Биография кота Василия Ивановича, рассказанная им самим - Иван Семенович Генслер

– Зачем ты зарезал бабу? – спросил его тот же следователь.

– Да шли мы, Илья Ильич, вместе с товарищем из нашей же артели и видим: баба беременная нагибается и жнет. Нам и захотелось посмотреть, как лежит у ней там, внутри, ребенок, и вспороли ее снизу доверху. Ну теперь уж, Илья Ильич, не уйти мне от вас! Не-ет! Здесь и косточки сложу… По зеленой улице придется прогуляться в двенадцать тысяч… И половины не вынесешь… По мертвому уж будут достукивать…

Спрашивается: что это такое? Это такое же непреодолимое преследование самого себя, как у того, кто предан спиртным напиткам. Он знает, что это его разрушит, и неудержимо идет за какой-то страшной, могучей над ним фурией – судьбой; он знает, что этой дорогой он приближается к пропасти, и, очутившись у края ее, с каким-то бессознательным воодушевлением вскрикивает и бросается в бездну. Разве можно остановить пьяницу истязанием? Разве в ту минуту, когда убийца совершает преступление, он думает о числе ожидающих его ударов плети?..

И все кто больше делается преступником? Не счастливец, избалованный сынок старухи-фортуны, а тщедушный ее пасынок, забитый ее пасынок!.. Все рубище, да нищета, да беспощадное горе затаскивают сердешного в проклятый омут!.. Разве мало за это лишить человека гражданской свободы?.. Разве значит что-нибудь здесь число ударов, количество истязаний?.. К чему касаться – и так жестоко касаться – человеческого здоровья? Разве оно тут виновато? И какая польза для остального общества – один ли удар получит убийца или пятьдесят тысяч?.. Зло было и будет!.. Мало ли что перестали делать, об чем прежде никто и не подумал!.. Свет остался тот же, идеи только изменились и стали человечнее. Ведь прекращены же пытки, рванье ноздрей, колесование, четвертование, вбивание подноготных гвоздей…

Нет! Просвещение смягчает сердце человека. Я заметил, что у студентов и художников нет ни в глазах, ни вообще в чертах лица того жестокого, сурового и неумолимого, – всего того, что встречал я у многих, у других людей.

Житья художников я не буду описывать, во-первых, потому, что оно похоже на студенческое, а во-вторых, потому, что я не имел случая наблюдать этого особого сорта людей; если же говорить правду, то я на них несколько сердит. Они, в числе четырех человек, возвратившись однажды с Петровского навеселе, поутру уже, выкрасили меня, для потехи, как обезьяну мандрил: щеки сделались синие, а окорока красные. Черт знает что такое!.. Да еще, для большего сходства, свиньи эдакие, отрубили мне хвост. Хорошо мне было показаться моей молодой жене!..

– Где это ты оставил хвост, Васенька? – спросила она, конечно, думая, что я был у хорошеньких и там напроказничал, так они взяли и отрезали его… Ведь отрезывают же камелии фалды у сюртуков своим адоратерам. Бабье подозрение, – разумеется, а тем более у вдовы… Это народец опытный!..

– Где это ты оставил хвост, Васенька? – спросила она.

– Ах, не спрашивай, бомбошка! – говорю. – В такой перепалке был, что аллах упаси!.. За отечество вступался…

– Да что такое? – приставала она.

– Говорю, не спрашивай. А не то услышат, так обоих нас с тобой свяжут, и ноздри еще вырвут, не только хвост.

Как живут мыши и люди

Продолжаю свое повествование. После разных мытарств попали мы с женою к лавочнику.

Вот уж где я насмотрелся на наш православный люд, как он грязен!.. Тут слово чистоплотность ни к черту не годится!.. Рассказывали при мне, что есть на нашей святой Руси такие губернии, где люди живут в курных избах, – без трубы, то есть: господин дым там, поднявшись с шестка или вынырнув из печки, долго летает по избе, как слепой, растопыря руки и шаря по стенам и потолку, чтоб найти выход; долго думает он про себя: «Да где же тут, Господи Боже мой, большая дырка-то, что люди называют дверью?..» И наконец, напав на свет и вольный воздух, ворвавшиеся, через сенцы, в эту дырку и ударившие его по аляповатому носу, вываливается погулять на просторе.

Тогда, то есть, пока печь топится, а господин дым мается, обнюхивая все углы крестьянского куреня, вы, непривычный человек, не входите в подобное помещение: ошарашит такой копотью, что вы подадитесь назад и минут с пять будете фыркать, чихать и протирать глаза, не зная, как поверить тому, чтобы в такой чертовщине могли жить люди… Тем более в зимнее время: батюшка-мороз, при растворенных настежь, во все время топки, дверях, без церемонии заходит в хату и, не снимая шапки и не говоря «здравствуй», располагается хозяином в горнице и даже готов выжить вон настоящих хозяев дома… Что же тут, после этого всего-то, значит мусье ревматизм и разные другие заморские болезни?

Вы спрашиваете серьезно себя: как тут, при такой варварской обстановке, могут жить люди?! Ведь люди же тоже, каковы бы они ни были, не каменные же, из такого же материалу состряпаны, как и мы все, хоть немного и посолиднее… Да и камень, и тот, напоследок, лопнет… Как тут могут жить люди? – повторяете вы в недоумении… Да! Видно, могут же, когда живут!.. Мало того, что живут, но, так же, как и все вы, сходятся между собою, сближаются, дружатся, любятся, ссорятся, снова мирятся, заражены общими страстями, ревностью, алчностью, даже честолюбием!.. Ну уж и честолюбием? – скажете вы с недоверчивостью. – Да! Честолюбием! Что ж такое?! Могут, если вы их поучите, лет через десять с небольшим сделаться дипломатами, даже заменить Бисмарка или заткнуть за пояс Бюхнера и Бокля… Поверьте!

Но эти люди, пока они еще не сделались Бисмарками, Бюхнерами и Боклями, живут в одной комнате с коровами и телятами… Дети кричат, и телята мычат, – не правда ли, какая живописная картина, сколько тут разнородных звуков!..

Для вас это редкость, читатель, потому что вы ездите на Карлсбадские минеральные воды или в Баден, подивоваться иностранным чудесам, и ни за что не захотите прокатиться по обширной и разнохарактерной матушке Руси своей. Вы, я думаю, даже ничего не читаете о ней?.. Где, когда вам заниматься таким вздором, рыться в грязи, хоть бы для пользы отечества!..

Но придет время, нужда-подстрекательница к труду и любознательности проберется к нам сквозь все щели, как холод под летнее пальто и в чердачную конуру бедного канцеляриста… Тогда… Впрочем, что говорить о таком отдаленном от нас времени! Живите, веселитесь и наслаждайтесь жизнью, пока еще можно!.. «Дай Бог, чтоб пилось да елось, а дело бы на ум не шло!» – говорит старинная