Завсегдатай - Тимур Исхакович Пулатов

— Забавно… Но почему именно в семнадцать лет?

— Не знаю… Разве в легендах есть логика? — поучительно сказал Сади.

Они были на пустыре, возле этих двух гладких камней, а недалеко, освещая все, горел костер, принося запахи листьев, резины, бумаги.

Камни действительно были как выточенные, серые с красными пятнами, и теплые, будто на них только что сидели другие.

— Костер горит все время, уже много дней. — Массис села совсем близко от него, и, несмотря на громкий треск огня, было слышно, как она дышит.

— Ты вот сказал: «В легендах нет логики». — Решила она в тон ему поспорить на серьезную тему, но Сади перебил ее, засмеявшись:

— Забавно… — Он вдруг почувствовал, что ему хорошо здесь, все удалилось: эти сорок тысяч и мансарда с отцом, он решил быть честным и великодушным.

— Массис, честно, я ведь ничего не знаю об этой легенде…

Массис глянула на него испытующе и тоже рассмеялась:

— Все ясно. Мать скрывала от тебя легенду, потому что отчасти она касается тебя. Ты нервный, впечатлительный… Но теперь вся опасность позади, не бойся, мать покупает браслет для меня…

— Покупает? Значит, все кончено. — Он почувствовал себя так свободно.

— Оказывается, в вашем роду, в каком-то поколении не было мальчиков. И все горевали, ибо роду наступал конец… А наши предки ведь были все с неврозами, им важен был род. И вот нашлась такая предсказательница, которая якобы приносит твоей бабушке или прабабушке браслет и говорит: купите. Назвала какую-то ужасную сумму. И тот, кто будет носить его, родит мальчика. Но условие — браслет должен переходить от семьи к семье, и за несколько дней до того, как мальчику исполнится семнадцать. Если же не передать, во-первых: дальше уже опять в роду мальчиков не будет, во-вторых, самое ужасное — этот мальчик после семнадцати тоже умирает… нет, кажется, заболевает… Тут я не разобрала…

— Да, ерунда какая-то, — смутился Сади и побледнел. — Это мать моя рассказала?

— Конечно, потому-то она и продает браслет. А дальше у вас в роду, оказывается, никого не осталось… Ты знаешь, я так испугалась, когда услышала, всю ночь матери спать не давала — согласилась. К матери один приходит. Любовник. Раньше я радовалась, думала, кроме меня и мамы, еще кто-то, потянулась к нему, чтобы дружить: «Вы читали «Мадам Бовари»?», даже глупость сказала: «Вы умеете из ничего пузыри делать?», чтобы он пожалел меня как дурочку. А он сидит, чай пьет и ждет, пока ночь наступит. Так вот, этот любовник оказался положительным человеком — добавил к маминым деньгам на браслет. «Пусть Массис носит, — сказал, — ведь ей скоро невестой…» — Массис съежилась, как будто ей стало холодно, и потянулась к нему. — Поцелуй меня…

Сади оробел, но поцеловал ее в полуоткрытый рот, вдруг подумав, что из окна может его увидеть мать.

— Для тебя это неожиданно? Для меня нет, — шепнула Массис, и лицо ее не только светилось, но будто и горело от жара.

Для Сади все было действительно неожиданно, их такое сближение. «Нет логики», — подумал он, хотя кто знает, что Массис чувствовала, может быть, когда Сади ее совсем не видел, после тех нескольких месяцев, когда они учились два года назад в одном классе, Массис думала о нем, шептала: «Как ты красив, у тебя мягкие волосы. Ты ни на кого не похож… Люби меня…» Может быть, это был ее голос у кувшина возле мансарды?

Сади, возгордившись, поднялся:

— Пошли…

— Нет, подожди. Окно еще не открылось. — Она обхватила его голову руками, чтобы посадить, и дрожь ее тела передалась Сади: — У тебя такие мягкие волосы…

Хотя деньги, накопленные уже дома, почти равнялись сорока тысячам, с отцом случилась истерика. Он отказался ужинать, заперся в своей мансарде и не отвечал на зов, заглушая его стуком медной ступы. Каражан стояла твердо на своем и согласилась взять браслет лишь за четыре тысячи, матери ничего не оставалось делать, но ведь у отца были свои надежды — хотел он уже к воскресному дню торжественно выйти из своего добровольного заточения.

— Она так подвела! — говорил он о Каражан. — Поступила как чужая. А мы жалели бедную сиделку…

Сади, глядя на отца, еще больше удивлялся: никогда у него не было такого истеричного голоса, всегда твердый, с металлическим звоном; странно и то, что отец теперь почти не брился — щетина его стала расти медленнее. Зато неприятно поразила Сади мать; за обедом он впервые за много дней внимательно глянул ей в лицо — и вдруг заметил над верхней губой полоску черных волос. Откуда у нее нечто вроде усов? Ведь не было? Или было, а Сади просто не всматривался? В этом, правда, нет ничего удивительного, в природе встречается, и довольно часто. Однажды Сади очень рано пришел к первому уроку и, открыв дверь класса, застал учительницу с пинцетом у подбородка. Видимо, не успела дома выдернуть волос, торопилась.

«Почему меня все так раздражает? — подумал Сади. — Ведь должен радоваться…»

Ночью у него была бессонница и он думал о Массис и об этом странном вечере на пустыре у костра. Все так неожиданно и забавно, только немного смущало его то, что Массис такая порывистая и так много в ней страсти, как будто она за ним ухаживает, а он, как женщина, сдержан, немного даже холоден… Она сказала, что любит…

«У женщин своя логика», — вспомнил он прочитанное, и вот сейчас, когда он ждал Массис у ее дома, эта истина снова подтвердилась: уже восемь вечера, а Массис все не спускается, а ведь условлено было в семь. Это его сначала удивляло, потом он стал тревожиться, и сердиться, и думать, а не смеялась ли Массис над ним, не выдумали ли они все это вместе с Ази-мом. Ведь слишком неправдоподобно вела она себя, слишком безрассудно и быстро призналась, что любит… Так не бывает…

Массис вышла не из подъезда, куда он смотрел в упор, а из-за угла дома, где все дни стоял Азим.

Сади сразу увидел, что она совсем другая, рассеянная и подавленная, и, когда подняла глаза, посмотрела на него почти безразлично.

— Странно, — сказала Массис, — сегодня его нет, ни здесь, ни на пустыре… Прости, сегодня не суббота?

— Суббота, — холодно сказал Сади и сам же испугался, подумал: как нехорошо он начал…

— Суббота — я совсем дни потеряла… Как я сразу

не подумала: ведь по субботам он приходит после девяти, мать его допоздна сидит в своем ателье, а он маленькую сестру, совсем крошку, в люльке качает… Ну,