Хрустальный желудок ангела - Марина Львовна Москвина

Всем известно, какой я незадачливый миротворец и что мне лучше молчать, чем говорить вообще, не ввязываясь ни в какие передряги… Если я решила, что Татьяна успокоится, услышав мои ласковые увещевания, это была иллюзия. Ее гнев только пуще разгорелся. И вот уже наш газетный публикатор стоит у меня на пороге, зареванный, ее со скандалом увольняют и все такое прочее.

– Давайте зреть в корень, – звоню я Татьяне. – Бедняга остается без работы из-за дела, которое гроша медного не стоит, и эта женщина до старости будет считать, что именно мы с вами виноваты, что ей нечем кормить малолетних детей и нетрудоспособных родителей.

– И правильно, – отвечала Таня. – Поскольку такие люди, как эта журналистка, не достойны носить свое гордое звание, и, если ее уволят за шельмовство, она многое поймет в этой жизни.

– Кстати, вы тоже хороши! – добавила она. – Без разрешения отдали мою беседу в печать! А если в этом органе я, предположим, не хотела бы печататься, вдруг он… черносотенный и у меня с ним категорически не совпадают воззрения?

– В таком случае прошу у вас прощения, – сказала я, потихоньку заводясь.

– Вас я прощаю, – произнесла она царственно. – А ее – нет.

– «Вы великодушны, как богиня…»

– «Я не люблю иронии твоей…»

– Мне принесли деньги из «Экслибриса», – говорю. – Я хочу их вам передать.

– Мне не нужны эти деньги.

– И что прикажете с ними делать? – спрашиваю, уже окончательно не понимая, на каком я свете.

– Отдать их сыну Даура…

Нар к тому времени уехал в Абхазию, исчезнув за линией горизонта.

А в доме художницы Лии Орловой в Москве, где довольно долго жил Даур, время от времени обретался Володя-спелеолог, который тщательно исследовал подземный мир Абхазии, вдоль и поперек уже исследованный легендарным Гиви Смыром, открывшим Новоафонскую пещеру.

Добрая душа, Лия давала приют усталым путникам, странствующим трубадурам, монахам и миннезингерам.

Даур жаловался:

– Лия подселила ко мне монашенку, при ней смотреть телевизор – все равно что прелюбодействовать…

Лия Орлова ему – уходя:

– Абхазский сепаратист, закрой за мной дверь!

– Иди-иди, – отвечал он, – клерикалка, мракобеска, обскурантистка…

Словом, моложавый и смышленый Володя взял наши деньги и пообещал передать Нару, но просто понятия не имел, как это осуществить, поскольку вообще не вылезал из подземелья. А Нар жил в наземном городе Сухуме, что делало их встречу невозможной, как встречу парохода с паровозом.

Что же предпринимает Господь, чтобы эта встреча состоялась? Он устраивает так, что в один прекрасный день Володя выбирается на свет божий из какой-то бездонной дыры, жмурится на солнце, кругом высятся Кавказские горы, а в небе парит орел. Вдруг видит – по тропинке идет не кто иной, как сам Нар Зантария!

– Саска! – окликнул его наш Володя, не веря глазам и вытаскивая из внутреннего кармана комбинезона конверт, истрепанный житейскими бурями. – Татьяна Александровна Бек просила тебе передать вот эту сумму денег.

– Да? – обрадовался Нар. – Большое спасибо!

После чего Володя уполз обратно, а Саска, весело насвистывая, зашагал дальше, сунув деньги в карман.

Таня была удовлетворена, мир восстановлен, а моложавый Володя впоследствии совершил еще одну замечательную вещь – своими подземными ходами пробрался на родину героя в Тамыш и сфотографировал маму Даура: она смотрит горестным взглядом в объектив и большими крестьянскими руками прижимает к себе нашу книгу «Колхидский странник».

К ярмарке была напечатана первая тысяча книг, и на этой тысяче дело заглохло. При том что в выходных данных черным по белому прописано: тираж 15 000. Какая-то мистика, ей-богу. За двадцать лет я так и не поняла, что случилось.

Книги передавались из рук в руки, исчезали и появлялись в неожиданных местах, попадали к неожиданным людям, жили своей жизнью (книгу нужно нюхать, каждую страницу целовать… а читать умеют все, – говорил Даур.)

Мне это напоминало судьбы драгоценных масок японского театра Кабуки, любая из них имела свою детективную историю. Из поколения в поколение владельцы передавали ее по наследству, маски таинственно похищались, по всей стране объявляли розыск и баснословное вознаграждение, маска погибала, воскресала, казалась невосполнимой утратой и снова всходила на небосводе театральной жизни.

«Колхидского странника» дарили друг другу, зачитывали в библиотеке, втридорога продавали, обменивали и отдавали за так. Наш с Лёней приятель рассказывал, что приобрел ее в Париже на Блошином рынке.

Кто-то не выпускал из своей библиотеки: отчалив, она уже не приплывала в гавань, ибо колхидский странник не возвращается.

Но истинный фурор книга произвела в Сухуме.

Даур Зантария по прозвищу Старик, богема и завсегдатай сухумского Парнаса «Амра», – был провозглашен великим поэтом и даже пророком, которого славили его именитые московские собратья по перу.

Даже Пётр Алешковский, тогда уже финалист премии «Русский Букер» (волнуюсь за Петю, – говорил Даур, – теща его на порог не пустит, если он не получит «Букера», в ракушке будет ночевать!), а ныне таки букеровский лауреат, взяв в руки «Колхидского странника», вздохнул:

– Да-а, надо умереть, чтобы тебе выпустили такую книгу.

Однако не каждый, кто держит в руках калам, сможет написать кетаб!

В послевоенном Сухуме такая солидная книга открывала потаенные двери, в очередь на издание выстроились «Кремневый скол», «Невермор» и неоконченный «Феохарис», эссе про Нансена с Амундсеном и другие жемчужины Даура – полное собрание сочинений в нескольких томах… Несокрушимый воин света Циза Гумба добилась разрешения создать писательский музей Даура.

Первым туда полетел свитер с черноголовыми птицами в зеленой траве (как жаль, что я тебе не смогу дать Букеровскую премию за свитер!) Следом светлый парижский плащ Лёни Тишкова с ананасами на шелковой подкладке, который давно нравился Дауру: в нем он мечтал прогуляться по улицам Баден-Бадена.

– Проверь, – просила я Тишкова перед отправкой в музей плаща, с которым он не без сожаления расставался, – не завалялись ли в карманах записки от твоих любовниц? Теперь в этом плаще могут быть записки только от ЕГО любовниц.

– Вот ты и напиши, – Лёня отвечал. – Напиши и положи. Тогда всё будет аутентично.

В роли печатной машинки я подумывала отправить в Абхазию пишущий агрегат Дины Рубиной, полученный ею в наследство от драматурга В. Токарева. До всяких там кино на этой машинке Владимир Николаевич настучал инсценировки «Щит и меч» и «Семнадцать мгновений весны». «Да и я на ней много чего нащелкала», – с грустью говорила Дина, уезжая в Израиль и обменивая этот свой увесистый черный, потертый, матерчатый чемодан с вычурной надписью «DIPLOMAT», перепоясанный ремнем от брюк ее мужа, на мою новенькую «TREVELLER DE LUX», ибо столь драгоценный антиквариат ни за что бы не выпустили из