Спящие воспоминания - Патрик Модиано

хватало. Но она словно закрывалась, когда я об этом спрашивал. Меня особенно беспокоило, что кто-то может связать ее с тем, кого мы называли «покойным». Существовало ли реальное доказательство того, что она была знакома с «покойным»? Письмо? Ее имя и адрес в его записной книжке? Какие показания дадут остальные, если их спросят о ней и ее отношениях с «покойным»? На все мои вопросы она только пожимала плечами. Она, похоже, плохо знала тех, кто бывал на воскресных вечеринках в доме 2 на авеню Роден, у Мартины Хейвард. Я называл ей имена — Андре Карве, Ги Лавинь, Роже Фавар и его жена, Венсан Берлен, Марион Ле Пат-Вен, эти несколько имен, которые я нацарапал на полях газеты и сейчас в последний раз извлекаю из небытия, — и всякий раз она отрицательно качала головой. Да и все эти люди, сказала она мне, тоже знают ее шапочно и не смогут дать никаких показаний, если их о ней спросят. Она наклонилась ко мне, собираясь добавить что-то вполголоса, но то была излишняя предосторожность: наши соседи говорили очень громко, да еще голос гитариста, каждую ночь исполнявшего перед рестораном на улице Коленкур неаполитанскую песню Роберто Муроло «Anema’е core», перекрывал гомон за столиками. Она прошептала: «Ты не должен был писать свое имя в карточке отеля».

Я пытаюсь вспомнить, в каком состоянии духа был в тот вечер. С утра, когда я оказался один в кафе на бульваре Сен-Мишель, меня охватила паника, но это продолжалось недолго. Достигнув дна, я всплывал на поверхность. Я говорил себе: теперь для меня начнется новая жизнь. А прежняя, до сегодняшнего дня, казалась мне мутным сном, и я знал, что проснулся. Я вдруг понял смысл выражения: «Перед тобой открывается будущее». Да, я уже убедил себя, что с высоты этого будущего мне нечего опасаться и что отныне я защищен от всех недугов прививкой и от неприятностей дипломатическим паспортом.

«Мне больше ничего не грозит, — сказал я ей. — Ничего». Сказал таким, должно быть, категоричным тоном, что наш сосед за ближайшим столиком, блондин лет сорока, вполне возможно, один из полицейских, которых я заметил давеча в кафе на площади Сен-Мишель, обернулся и посмотрел на меня пристально. Я выдержал его взгляд и улыбнулся ему.

Однажды она сказала, что хочет съездить «за вещами» к себе в Сен-Мор. Это был единственный день в то лето, когда мы покинули Монмартр. Мы ждали поезда на перроне Бастильского вокзала[6].

Как ты думаешь, не слишком рискованно ехать туда? — спросила она. — Они ведь могли найти мой адрес.

Я же в тот момент особого страха не испытывал.

— Они не установили твою личность. Как они могут узнать адрес неизвестной женщины?

Она с готовностью кивнула, как будто сказанное мной вдруг показалось ей очевидностью. И еще повторила два-три раза слово «неизвестная», должно быть убеждая себя, что ей ничего не грозит и она навсегда останется неизвестной.

В купе мы были одни. День будний, мертвый послеполуденный час в разгар лета. В ночь нашей первой встречи в квартире Мартины Хейвард мы пошли в два часа пополуночи пешком к площади Альма. Она взяла такси, чтобы ехать к себе в Сен-Мор, и назначила мне встречу на завтра, там, записав на клочке бумаги свой адрес: 35, авеню Дю Нор. И на следующий день я ехал в том же поезде, в тот же послеполуденный час, по тому же маршруту, что и сегодня: Бастилия. Сен-Манде. Венсенский лес. Ножан-сюр-Марн. Сен-Мор.

* * *

Авеню Дю Нор была обсажена деревьями, листва смыкалась сводом над головой. Она пустовала в этот жаркий день, как и улицы Монмартра. Пятна солнца и тени ложились на тротуар и проезжую часть. В первый раз я приехал сюда две недели назад, она ждала меня у своего дома. Мы прогулялись до Варен-Сент-Илер и посидели на террасе отеля на берегу Марны, он назывался «Малый Риц».

В этот раз она поколебалась, прежде чем открыть калитку, и бросила на меня встревоженный взгляд. Она испытывала тот же мимолетный страх, что охватывал нас ночами на Монмартре, когда мы возвращались в отель «Альсина». Лужайка была запущена. Трава разрослась, заполонив аллею, которая вела к порогу дома. Газон лежал как бы в низинке, и дом стоял на пологом склоне так, что не было видно первого этажа. Расположение дома казалось крайне ненадежным, он словно стал жертвой оползня. Походил он одновременно на виллу и на коттедж.

Она сказала, чтобы я подождал ее внизу, пока она соберет вещи. Комната была большая. Из мебели один диван. Окна выходили с одной стороны на склон лужайки, заслонявший горизонт, с другой открывалось что-то вроде пустыря внизу этого склона. В самом деле, казалось, что дом стоит в шатком равновесии и может опрокинуться в любой момент. И еще тишина здесь была такая глубокая, что через четверть часа я испугался: а вдруг она сбежала, как это часто делал я сам с дежурной фразой: «Подождите, я сейчас вернусь», когда мы проходили мимо здания с черным ходом на площади Сен-Мишель, откуда можно было выйти на улицу Ирондель, или дома 1 по улице Лорд-Байрон, из которого лабиринт коридоров и лифтов выводил на Елисейские Поля.

Она спустилась ко мне, когда я уже не сомневался, что ее и след простыл, и собирался удостовериться, поднявшись на второй этаж. В руке у нее был черный кожаный чемодан. Она села на диван рядом со мной. И вдруг я почувствовал, что мы одновременно подумали об одном и том же: о теле Людо Ф. в квартире на авеню Роден.

* * *

Я взял ее чемодан — он был довольно тяжелый, — и мы снова пошли по авеню Дю Нор. Она вздохнула с облегчением, покинув этот дом. Я тоже. Бывают такие места, не внушающие опасения с первого взгляда, на вид совершенно обычные, но очень скоро вы начинаете ощущать исходящие от них пагубные волны. А я всегда был чувствителен к тому, что называют «аурой места». До такой степени, что спешил уйти при малейшем сомнении, как в тот зимний день в кафе «Родник», когда оказался в обществе брата Женевьевы Далам и его спутника с лицом старого грума. Я даже хотел всесторонне рассмотреть этот вопрос, составив в одной из моих тетрадей список мест и точных адресов, где мне не хотелось задерживаться. Это особый дар, шестое чувство, которым обладают, например, собаки, натасканные на поиск трюфелей, и как тут не вспомнить