Точка росы - Александр Викторович Иличевский

Ознакомительный фрагмент

снегом и одёжка вымокнет, прилипнет, мы лишимся тепла, а с ним и жизни.

И мы кемарим на холостом, покуда снег валит и валит, достигая ручек дверей.

Когда-то в силу сердечных дел я жил недолго в Ленинграде, в этом самом красивом из выдуманных городов мира, где человек ощущает себя как во сне.

Империя тогда задыхалась, и в магазинах не было ни продуктов, ни сигарет, а у людей не было денег.

Зато будущего было в достатке.

Моя подруга очень любила своего кота. Она мучилась, что ему приходится голодать вместе с нами, и готова была пойти на панель, чтобы накормить кота чем-нибудь вкусным.

По крайней мере она так говорила, эта белокурая нимфа улицы Марата. В какой-то момент я заподозрил, что она не шутит. Ибо два дня подряд мы вместе с котом питались сервелатом и порошковым пюре из стратегических запасов бундесвера: так немцы решили в лихую пору помочь Великому городу блокады.

Чёрт знает, откуда подруга брала эти запасы. Она работала в книжном магазине и, возвращаясь за полночь, навеселе, утверждала, что им выдали зарплату пайком из Ленсовета. На третий вечер, снова голодный и снова встревоженный одиночеством, ревностью, я пришёл к Гостиному Двору, где обычно промышляли проститутки и спекулянты.

Но моей подруги нигде не было!

Я бродил в толпе, текущей по галерее, разглядывал молодых женщин, слонявшихся в одиночку или парами. И уж было собрался восвояси, когда ко мне сунулся один мужчина, по виду — не то служащий, не то учитель.

Он шёпотом предложил… пойти за ним.

Я растерялся и сказал, что не против.

Но пускай он сначала меня накормит.

Он на мгновенье задумался, кивнул и исчез.

Вот тут-то мне и надо было бежать, но что-то — любопытство и желание обрести добычу? — стреножило меня, и я помедлил.

Мужчина скоро вернулся и принёс хлеб, яблоки, копчёную рыбу, банку сметаны и сигареты.

Мы расположились на скамейке во дворе некой усадьбы. Мужчина жадно смотрел, как я разламываю буханку, как кусаю яблоко и перочинным ножом пластаю бронзового палтуса, огромного, как косынка. Вдруг он усмехнулся и произнёс: «Между прочим, в этом доме казнили Распутина». Я недоверчиво осмотрелся: скамейки, кусты сирени, бордовый кирпич усадьбы — и что-то промямлил с набитым ртом.

Какое мне дело было тогда до странного царя и аморального старца? Наконец я закурил, и мужчина положил руку на мою ляжку. Я вздрогнул, схватил банку сметаны, будто решил отхлебнуть. Я сдёрнул крышку и опрокинул сметану ему на голову.

Мужчина ослеп, превратившись в бельмо.

Я не мешкал, схватил рыбу и хлеб и дал деру. Кот обрадовался палтусу, как родному. Но два дня потом только пил и плакал. Так я узнал, что солёная рыба кошкам смерть.

Я вспоминаю этот случай каждый раз, когда вижу статуи римских царедворцев, их застывшие до подвздошья мраморные бюсты, облитые Млечным Путём — из банки вечности: светом галактики столь же горячей, сколь и бессердечной.

Машина заглохла только под утро, так что проснулись окоченевшие в шаре света, синеватый свет сочился сквозь снег. В это время сквозь меня уже истекало детство, его простыни-паруса не отпускали из-под своей тени, не отпускали, и негде было затеряться — выходит, и выбора не было, а солнечный голубь прострочил объём, канул в вышине, над ясельным покоем, когда, напившись холодного сладкого чаю, мы укладывались в свои кроватки, и казалось, что в лодочки. Так на веранде убаюкивался свет, вот этот свет сквозь простыни, сквозь снег, рождение. Мы были погребены. Нас нашли и откопали только в сумерках, и мы не сразу смогли разомкнуть объятия.

Дома, в которых жил, снятся один за другим. В них теперь птицы и дождь идёт. Ходишь внутри, ищешь, где бы приткнуться. Всё нежилое, и то дождь идёт, то холод, то теперь чужие люди, и хочется бежать из страны холмов, не оглядываясь на птиц.

Куда лететь собрались, знать не нужно, скворцы впрягаются в бездомность, за тридевять земель они найдут свой дом.

Единственный приют у солнца — море. Но как его ещё перелететь.

О, новые дома, залиты солнцем, на берегу стоят, нарядные сверкают, и стены, двери, веранды из стекла. И воздух движим новизной.

Так ярко за холмами брезжит море, и время новое, легонько улыбаясь, по морю гонит парус для тех, кто заблудился и вернётся к порогу нового пространства.

На новый берег птицы прилетят. Так мало знаем мы о том, что остаётся в доме, когда мы покидаем всё, что в нём случалось, верилось, теплело.

Гостиницы — удел для молодых, недаром мир когда-то стал похож на хоспис, в таком мечтать намного легче. В таком всегда услышишь чью-то шаркающую поступь и разговоры или вздохи — плоть мира нового и скорого на руку, которому не нужен дом, пока кругом кружится всё, идя по галсу.

Не зная тех, кто, мучим снами, стоит у самого порога пробуждения и шарит по карманам в поисках ключа.

Как травы солнечны и терпко маслянисты, развешаны вдоль косяков и рам, горячий ставень их хранит со снами и яблоками, рассыпанными по столу.

Таков мой дом, который обнажился.

2021

Мар-Саба

У меня есть привычка — в начале августа, когда пролетают Персеиды, я отправляюсь ночевать в пустыню. Место ночёвки выбираю по ходу дела, но чаще всего останавливаюсь в пустующей башне монастыря Мар-Саба. Монахи полтора тысячелетия не пускают в свою обитель женщин, а паломницам, если таковые случатся, предлагают селиться в этой башне.

Машину ставлю у ворот Северного Кедара, под единственным фонарём на всю многокилометровую округу, после чего с каждым шагом я удаляюсь в звёздную тьму.

В безлунной пустыне трудно различить верх и низ, постепенно в ней начинает казаться, что не звёзды находятся над тобой, а ты — среди них. Дорога нащупывается с трудом, доверяешь в пути больше ногам, чем глазам. Близость бедуинского жилья распознается по запаху, издаваемому отарами овец в загонах, и тявканью обеспокоенных собак.

Но постепенно всё стихает, и вдруг как-то сразу оказываешься в самом небе. Тут и начинаешь понимать, почему когда-то пророки пропадали в пустыне. В ней есть шанс проникнуть в глубину мироздания, понять, что звёзды не просто дырки на небосводе, а огненные горы, обладающие удалённостью не только от глаза, но и друг от друга.

Однажды — в один из таких походов в пустыне среди звёзд — я понял, как мне показалось, что именно предлагал дьявол Христу, когда явился и говорил обо всех сокровищах