Я обязательно уволюсь - Маша Гаврилова

наших встречах. Кажется, от этого подозрения Лены только усиливались. Бывало, что в минуты отчаяния я хотела сказать ей правду. Но не находила доводов: для чего мне это делать? Я никогда не стремилась стать кристально честной.

Мы говорили не только об Антоне, но ещё и друг о друге. Обсуждали общих друзей, книги, которые мы прочитали, музыку, которую мы послушали. Как только приходило время давать оценку, сразу оказывалось, что она у нас совпадает. Нам нравились одинаковые люди, книги и музыка. Нам не нравились одинаковые люди, книги и музыка. Для меня было загадкой, почему статная Лена-лебедица так похожа на меня, гадкую утку.

Лена звала меня не только в кафе, но и на всякие кружки, мастер-классы и воркшопы. Мы варили свечи, учились вязать, как-то раз пошли лепить из глины ёлочные игрушки к Новому году. Лена вылепила изящного чёрного котика с белыми усами, а я слепила доллар. Спустя две недели мы пришли забирать наши игрушки после обжига, и мне сказали, что доллар раскололся – оказался слишком тонким. Ленин котик стал выглядеть ещё краше. Я порадовалась за неё и их с Антоном ёлку.

Лена была фотографкой, поэтому изредка вытаскивала меня на фотографские события. В этом они с Алисой были похожи – они всё время куда-то ходили, что-то делали, пока я лежала и гнила дома. Но к своей неподвижности я относилась спокойно, с принятием.

Я не понимала лекций о фотографии. Они были слишком философскими, а фотография – слишком материальной. Лена понимала всё, у Лены горели глаза то от восторга, то от гнева, и тогда она начинала дискутировать с лектором. Я любовалась её эрудированностью и бесстрашием. Со скучных событий мы уходили, но определение степени скучности принадлежало Лене. Мне оставалось соглашаться со всем, и это было приятно – знать, что кто-то всё решит за тебя.

На коллективной выставке, где была одна фотография Лены, я напилась, потому что никого не знала и не хотела узнавать. Лене не было до меня дела, Антон пришёл с какими-то своими очередными приятелями и ко мне не подходил, только поздоровался. Мне хотелось накричать на всех этих людей, сказать, что они обманывают себя и друг друга, что критикуют капитализм, а сами покупают себе сумки «Майкл Корс» (сделано рабским трудом), обмазываются глиттером (рыбы его глотают и умирают) и носят шубы (убитых животных). Вместо этого я, не попрощавшись ни с кем, ушла домой пешком. Но для почти зимнего вечера я была слишком легко одета, поэтому на ближайшей остановке села ждать автобус. От железной остановочной скамейки становилось ещё холоднее. Я разрыдалась и всё плакала и плакала от жалости к себе. Никто меня не любил. Никому я не могла сказать ни о чувствах, ни о финансовых проблемах. Автобус приехал спустя двадцать минут. К этому времени я совсем замёрзла, но продолжала всхлипывать. В автобусе я высморкалась в перчатку и домой вернулась с сухими глазами.

3

Приступы боли в животе вернулись, и я пошла в поликлинику. Утром был другой врач, и я приготовилась жаловаться заново. Врачом оказался дядечка с животиком и суровым пустым лицом. Он не проявлял сочувствия, но и злобным монстром не был. Прочитал мою историю болезни, пощупал живот и отправил сдавать анализы (принести мочу и кал утром в любой день) и делать гастроскопию (наконец!). Дядечка спросил, удобно ли мне прийти завтра. Приходить следовало утром, потому что перед процедурой требовалось голодать. Я сказала, что мне надо проверить расписание, и уткнулась в телефон. Не знаю, зачем я так сделала: работы у меня не было, Антон и Алиса мягко исчезли из моей жизни, а Лена уехала в командировку на съёмки. Мне было удобно завтра.

Назавтра, голодная и слегка тревожная, я пошла на гастроскопию. Меня положили на бочок и сказали не переставать дышать, в рот засунули что-то, похожее на пластиковую воронку с кухни. А потом начался ужас. Внутри меня двигалось что-то холодное и толстое, как будто ползла сумасшедшая змея. Меня тошнило, хотелось пинаться и скорее бежать, но медсестра крепко держала воронку и меня. Наконец змея внутри прекратила ползти вглубь меня – теперь она долбилась башкой о какую-то полость. Врач говорил что-то про розовый желудок и другие вещи, смотрел на меня с добродушной улыбочкой. Потом змею из меня достали, меня стошнило желчью, и я пошла домой. Диагноз «гастрит» не установлен, установлен диагноз «гастроэнтеральный рефлюкс».

Мне дали с собой бумажку с рекомендациями по питанию. После еды нельзя наклоняться, нельзя лежать, нельзя сидеть, нельзя делать активные упражнения, нельзя ходить в баню, сауну, бассейн. Нельзя есть острое, солёное, холодное, горячее. Нельзя переедать, нельзя голодать. Вот и всё лечение.

Сразу после гастроскопии мне написала Лена, как будто почувствовала, что вопрос здоровья решён и теперь я готова к другим делам, дружеским например. Лена вот-вот собиралась вернуться из командировки и предложила в следующую пятницу сходить на концерт в честь юбилея её школы. Я согласилась – хотелось узнать новости про Антона.

В следующую пятницу мы встретились у метро, пошли к Лениной школе. В гардеробе Лена сняла пальто, под пальто у неё было чёрно-белое платье строго-элегантного кроя, по-другому его было не описать. Оно выглядело очень дорого, но со школой совсем не сочеталось. Также у Лены был новый маникюр. Она всегда ходила с маникюром, и это делало нас непохожими – для меня маникюр всегда был испытанием феминности, и я проигрывала. Её маникюр всегда удивлял изобретательностью: иногда пугающей длиной, иногда пестротой, а иногда корявой модной формой. Это никак не вязалось с лавандовой красотой Лены. На этот раз меня впечатлило сразу всё: удлинённые ногти, квадратная форма, маленькие сверкающие стразы-звёздочки, цвета – оранжевые, фиолетовые и жёлтые мазки, которые вместе создавали ощущение пляжа. Лена носила на ногтях пинаколаду.

Оказалось, Лена в школе была не популярной девчонкой, а самой обычной. Это меня поразило. Все, кого я знала, Леной были очарованы – её красотой, показной мягкостью, милыми эмоджи. Она всем угождала и поэтому всем нравилась. Кроме меня и её бывших одноклассников. С ней поздоровались несколько девушек и парней, остальные только посмотрели издалека, кто-то кивнул, кто-то помахал рукой. Лена заметила моё удивление и объяснила:

– Они не любят меня. Я перевелась сюда в восьмом классе и так ни с кем и не подружилась. У меня были приятельницы в художке, а сюда я приезжала только получать хорошие оценки.

– Тогда зачем мы здесь?

– Посмотреть концерт! Ну и хочется узнать, как сложилась жизнь одноклассников, я