Честь пацана - Андрей Юрьевич Орлов

реке. Стадион был пуст, только в кустах по другую его сторону блуждали какие-то личности. Видимо, дозорные Мамая. Границы «княжества» приходилось охранять от набегов «орды». Слева за ограждением тянулся сквер Героев Революции. Сегодня отдыхающих было мало – усилился ветер. За сквером проезд уперся в тупик, начинались буераки. Тропка змеилась к воде через заросли тальника. Валялись горы мусора. Приводить в порядок береговую полосу власти не собирались.

Я оставил машину в тупике, перепрыгнул канаву и через несколько минут вышел к воде. Берег был сильно изрыт, завален камнями, мусором. Ветер у воды усилился, трепал кустарник, выбрасывал на берег грязные волны. Водохранилище бурлило, колыхалась серая масса воды. Дальний берег скрывался за мутной пеленой. Пятачок напротив сквера был более-менее пригоден для прогулок. Возможно, и для купания, но не сейчас. Петляя между булыжниками, я вышел к воде, присел на корточки. Вода была почти ледяная. Справа возвышалась горка бетонных плит – то еще украшение пейзажа. Отдыхающих почти не было, парень с девчонкой опасливо покосились в мою сторону – я с дружелюбной улыбкой кивнул. Но решили не рисковать. Паренек еще что-то пыжился, но подруга взяла его за руку и увела. И это правильно, береженого Бог бережет. Мне тоже тут не стоило задерживаться…

– Приветик, – прозвучал голос справа. Вроде без угрозы.

Но первое впечатление оказалось обманчивым. Из-за горки бетонных плит вышли трое молодых людей и стали сокращать расстояние. Я вздохнул – начинается. Неспешно поднялся с корточек, повернулся к ним лицом, машинально расставил ноги. И как-то сразу определил – детдомовские. Вроде и одеты, как обычные пацаны, и рожи такие же, а вот есть в них что-то неуловимо особенное. Этим было лет по шестнадцать, в принципе взрослые, половозрелые. В рожах – полное отсутствие чего-то «общечеловеческого» – наглые, верящие в собственную безнаказанность и в то, что их прикроют, если что. Сиротки несчастные, социально не защищенные… Двое были славянской внешности, с немытыми волосами, торчащими из-под шапочек. Третий – невысокий татарчонок с маленькими глазами. И почему-то подумалось, что он самый опасный. Они остановились в нескольких шагах. Татарчонок начал смещаться во фланг, я следил за ним боковым зрением.

– Ну, привет, – вздохнул я. – Чего надо?

– А чего невежливый такой? – вопросил отрок с каким-то искривленным лицом. Немудрено, что его маманя бросила. И запить логично с таким подарком в колыбели. – Закурить есть? – вопросил подросток.

– Не курю. – Хотя, возможно, я лукавил. Спичечный коробок заметно оттопыривал джинсовый карман.

– А деньги есть?

– Нет.

– А если найду?

Какая же осточертевшая банальность! Видно, не вышел я еще из той возрастной категории, до которой тянет докопаться. С одной стороны, это льстило, но с другой… Подростки скалились, в физиономиях проявлялось что-то звериное, «фирменное». Такие пойдут до конца, их ничто не остановит. И в последнюю очередь стоило думать, что они всего лишь дети.

– Мне попрыгать? – спросил я.

Заржал второй «славянин» – с личиком, как ни странно, симпатичным, кукольным. Но кулаки у него были явно битые – на костяшках чернели незаживающие кровоточины.

– Слушайте, пацаны, давайте миром разойдемся? – миролюбиво предложил я. – Я вас не видел, вы меня не видели. Топайте в свою обитель, и сделаем вид, что ничего не было. Вы, вообще, уверены, что это ваша земля?

– Скоро будет, – деловито сказал кривой.

– Вот и приходите, когда будет.

Им не нравилось мое поведение. Шакалята были уверены в своих силах. А как иначе, если трое на одного?

– Так что, баклан, деньги будем отдавать? – спросил симпатяга. – Или с кишками вытащим?

– Недоедаем, пацаны? – Видимо, зря я это сказал. Стоящий справа татарчонок вроде и не шевелился, но щелчок прозвучал. Выкинулось лезвие. Оно матово сверкнуло – я заметил его краем глаза, тонкое и довольно длинное, такое не только кишечник пропорет, но и наружу выйдет. Я сделал испуганное лицо, машинально отшатнулся. Детдомовские засмеялись.

– У него и куртофанчик ничего такой, – сделал наблюдение кривой. – Клевый прикид, говорю, фраер, где взял? Фарцу разул? Давай, разоблачайся, куртку снимай, штаны, шузы, а там посмотрим, стоит ли тебя на ленты резать.

Я медленно расстегивал куртку, стал ее стаскивать. Пацаны посмеивались. Стащил – и вдруг резко ее набросил на татарчонка с ножом! Тот точно представлял опасность. И врезал кулаком по тому месту, где предположительно была голова. Татарчонка отнесло, он упал и, рыча, стал выпутываться. Ножик упал, звякнул о камень. Не теряя времени, я принялся обрабатывать других. Симпатяга получил по глазу и временно убрался. Кривой зашипел, отпрыгнул – подобного «коварства» он не ожидал. Я метнулся за ним, провел серию мощных ударов в челюсть, а когда глаза его стали откровенно пустыми, подушечкой ладони пихнул в лоб – и оппонент послушно завалился. Снова возник его приятель – тот, что с кукольной мордашкой, – завизжал, бросился под руку. Но я разгадал маневр, отстранился, ударил по второму глазу – отзеркалил, так сказать. Отрок покатился по гальке, ударился плечом об острый выступ вросшего в берег булыжника, заорал так, что даже мне не по себе стало. А я тут при чем? Подался вбок, где как раз дозревал татарчонок. Он отбросил мою куртку, глаза его сверкали, физиономия исказилась. Вылитый дьяволенок! Надо же, какие мы сердитые… Я подбежал к нему, он извернулся, лежа на камнях, махнул ногами, будто ножницами. Боль пронзила лодыжку. Но вроде не сломал. Впрочем, я упал, но по-умному – отбился ладонью от каменистой почвы. Противник вскочил с торжествующим воплем, кинулся за отлетевшим ножиком. Но я схватил его за штанину – и этот бедолага, падая, треснулся лбом о камень. Видит бог, я этого не хотел! Но выжил, курилка, стал кататься по земле, визжа и брызгаясь кровью. Я поднял его за шиворот, он был не таким уж тяжелым – примерился и отправил пинком под зад к бетонным плитам. Он уходил, сгибаясь в три погибели, зажимая ладонью раскроенный лоб. Симпатичный паренек, похоже, сломал себе плечо, он орал, как подорванный. Я подошел к нему – он завизжал от страха, стал отползать. Помимо плеча, два фонаря пылали под глазами. Я не стал трогать калеку, он поднялся на карачки, потом на ноги, потащился прочь – униженный и оскорбленный. Оставался кривой, но он тоже был не воин, челюсть я ему все-таки сломал. Он стоял передо мной, шатаясь, держась за подбородок, выплевывая уже ненужные зубы. Я медленно подошел. Он размахнулся, ударил кулаком – как в замедленной съемке. В принципе молодец, но попытка не засчиталась. Он насилу выдерживал боль, в глазах метался страх. Я похлопал его по плечу, развернул за плечи и