Улица Космонавтов - Роман Валерьевич Михайлов

Это Душман нам объяснил, что мы не под ту музыку танцуем. «Поймите, под бум-бум все могут танцевать, а вы должны уметь танцевать под Высоцкого, Шуфутинского». Тогда то и пришло осознание, что должна существовать карта танца, по которой стоит ступать. Уже позже прояснилось, что это именно мандала. Если во время танца все правильно сделал — открываются скрытые дверь, начинаешь беседовать с драконами и единорогами, с мохнатыми пчелками и муравьишками. Начнется адекватная жизнь. Карта танца — это та же карта подвала, только веселая.

Да какая там школа!? Как можно было всерьез воспринимать школу, когда у меня было два таких удивительных учителя, со столь разным восприятием. И я не разрывался между ними, наоборот, они поразительным образом дополняли друг друга. Безумная эстетика Душмана, его цыганская метафизика, рельсы, сосредоточение, и пантомима Эдурдуса — это же удивительное, важное.

Однажды Душман спросил Эдуардуса:

— Если бы у тебя была большая белая простыня, что бы ты с ней сделал?

Эдуардус посмотрел на Душмана, напрягся внутри и снаружи, пытаясь представить большую белую простыню.

— Я бы… как бы…

Он напрягся еще больше.

— Я бы ее распростал.

И глаза его зажглись светом.

9. Высота.

Душман всю жизнь боялся собак и высоты. Он говорил, что не понимает, почему люди боятся бандитов или покойников. И с бандитом, и с покойником можно договориться, а вот собака или высота могут без разговоров поглотить — им плевать на твое видение. Однажды ночью я привел Душмана на крышу девятиэтажки. Это было самое высокое место в округе, на много километров. Вокруг раскрывались наши темные леса, болота с сопящими призраками. О, какие это были места! В 90-е болота заполнялись утопленными машинами и людьми — плодами пацанских разборок. Там жило много змей, в лесках бегали олени, росла клюква. Рядом с такими местами человек может стать Человеком — чувственным, дышащим, исполненным настоящих тайн.

Эдуардус пришел позже.

— Смотрите, это же точки тайны! Отсюда виден и твой дом, и твой, а дальше — бар, а там — леса. Это же точки, откуда видна наша жизнь.

Душман рассказывал, как однажды к нему пришел его покойный отец, типа поговорить. Ночью. Он стоял за занавеской и разговаривал. Ну и что? Это же папа. Пусть утонул, но все равно же, папой остался.

Мужское трагичнее женского. Мужское рвется, женское живет. Мужское — просто крик о свершении, о метафизике, о ночной разборке, о механизме войны, о чуткой ненависти. Мужское рыдает на крыше, глядя на свою жизнь, на свою беспомощность.

— Аллилуйя, пацаны.

Душман свесил голову в у-у-у-у, в темную пропасть. Захохотал от радости.

— Можете меня оставить на пару часов? Я хочу свыкнуться с высотой, поговорить с ней.

Мы с Эду пошли в бар, слушать музыку, танцевать и смотреть на чужие танцы, оставили нашего друга разговаривать с темной высотой.

Продолжу рассказ о детстве после следующего омовения. Один из символов.

Я вхожу в незнакомую комнату, полную людей в масках. Они перемещаются, переглядываются. Кошки, зайчики, мышки, но не карнавал, а какой-то невнятный ритуал.

— Тут одни животные. Показывают сказки о животных. Есть бытовые сказки, волшебные и сказки о животных. Тут — сказки о животных. Тут сказки о животных.

Мы с Собакой встали на четвереньки и стали облаивать прохожих:

— Гав-гав, почему вас не интересует метафизическая драматургия, теория эстетики Абхинавагупты? У вас пробудятся чувства, когда мы начнем вас кусать за ноги. Вы станете расаками — вкушающими вкусы. Изучайте древнюю эстетику, суки. Гав-гав. Как подойдем к лепрозорию, осторожнее будь. Если кто оттуда выйдет, подползай и кусай за ногу.

Я проснулся и позвонил Вике.

— Случился определенный бред. Да, проблемы с криминалом. Я сейчас в Индии, затем полечу в Америку, очень хочу отдохнуть. Порой сознание, как способность осознавать себя, уходит.

Мы с Викой когда-то планировали перевести с хинди книгу о кашмирских святых, издать ее в России. Я перевел кусочек, а затем… все закрутилось в разуме, как снег, как чистый белый снег. Высота. Высота. Высота.

Железнодорожные мосты, полные людей с сумками, кульками, кричащих и шепчущих. Все в белом-красном, и под солнцем. Женщины с прикрытыми головами, детьми и безразличием. Можно лететь взглядом по этим местам и не останавливаться, везде тепло, везде странно. А можно остановиться и уткнуться глазами в глаза старика в белой одежде и красными зубами. Он промямлит «аре-аре, аре баба», без эмоций, чисто, доступно. Когда наступает ночь, кала ратри, они остаются на тех же местах, укрываясь темными сгустками из воздуха.

Закрываю глаза. Бегаю по дому отдыха, заглядываю в разные комнатки, в столовую, на кухню. Моя мама работает там официанткой. Это 80-е. Там есть бар, в котором тусуются отдыхающие, а также обслуживающий персонал. К стойке бара подходит улыбающийся молодой мужчина, шутит с барменшей, задерживает взгляды на проходящих мимо женщинах. Мама подходит ко мне и говорит, что это тот самый дядя, про которого она рассказывала. Этот дядя сидел в тюрьме, и у него невозможно выиграть в карты. Дядя — санаторный катала, обчищающий случайных оленей. Спустя несколько месяцев мама приходит домой и говорит, что дядя с кем-то сильно поругался и ему пришлось уехать далеко-далеко. А еще спустя несколько месяцев мама приходит и говорит, что те, с кем дядя поругался, нашли его и убили. И мне его, в общем, не жалко, просто сижу и вспоминаю, как он стоял тогда и улыбался в баре.

Мама приходит однажды и говорит, что один из отсидевших, с кем они там тусуются, научил ее классной белиберде, вот какой:

«Эмпириокритицизм монизма, сочетающий в себе пифагоровы синонимы, с акумерами и ноуменами, как метафизика идентифицирует столько апогетиков, сколько догм квантовой теории чистого разума»

Запоминаю эту штуку сходу и рассказываю Душману, на что он сначала молчит, а затем долго ржет.

— Меня с детства интересовали люди, которые крутят в руках что-нибудь: четки, карточки, палочки. У них такая привычка. Мама работала официанткой в санатории, когда я был маленьким. Приходил к маме, смотрел на людей, бегал по коридорам. Там веселый мужик крутился постоянно в баре, шутил, улыбался всем. У него пальцы как-то необычно шелестели. Смотрел на его пальцы внимательно. Мама сказала, что этого дядю невозможно в карты обыграть. А один раз пришел к маме на работу, а дяди нет. Мама сказала, что он поругался с плохими людьми и теперь скрывается. А