Последняя любовь бабы Дуни - Алина Бронски

Мы с маленькой Глашей идем впереди к дому, который я хочу им показать. Я чуть не поселилась в нем сама, но для меня он великоват. А вот им нужно две комнаты: нехорошо это, когда девочке приходится делить спальню с отцом. Остальные провожают нас взглядом, пока мы идем до конца главной улицы.

Дом, который я держу в уме, покрашен в голубой. Глаза Глаши начинают сиять, у меня тает сердце. Я заставляю себя выпустить руку девочки, но она липнет ко мне.

— Там есть водопровод?

Я отвечаю, не оборачиваясь к отцу:

— Водопровода тут ни у кого нет. Колодец в конце улицы. В некоторых дворах есть свои, но в этом нет. У нас есть электричество. У вас есть печь, можно ее растопить и готовить. Не знаю, как долго… — Смотрю на девочку и не хочу произносить это вслух. Зимой в Черново не так легко, как летом. Если они к тому времени еще будут вдвоем.

— Я тоже не знаю, — говорит мужчина.

Он заходит в калитку. Девочка отпускает мою руку и следует за отцом. Она бежит по двору, и я сразу вспоминаю, что Ирина и Алексей здесь тоже когда-то играли. В этом доме раньше жила старая баба Мотя, которая разрешала сельским детишкам угощаться малиной со своего огорода. У нее росла не только красная, но и желтая малина, которую Ирина иногда приносила домой, аккуратно спрятав в кулачке, чтобы не раздавить нежные ягоды. Желтая, более крупная, чем обычная, малина сияла на ладони. Правда, на вкус она была не слишком сладкая.

Отец Глаши заходит в дом и пытается открыть окно изнутри. Он толкает и трясет, и наконец его довольная физиономия появляется в оконной раме, а потом исчезает. Слышно деловитое бряцанье, что-то падает на пол, затем над подоконником, как в старой картинной раме, возникает его туловище.

— Ладно, — говорит мужчина. — Получше ничего не найдется?

Если бы я в своем возрасте еще удивлялась людям, мне бы и зубы почистить некогда было.

— Нет, — говорю я. — Это лучший дом по размеру, обстановке и состоянию.

Кажется, мужчина удивлен, что я способна изъясняться такими длинными предложениями.

— Ладно, — повторяет он. — Вы собственник?

— Нет, — отвечаю я. — Можете просто тут жить.

— А если кто-то объявится и потребует арендную плату задним числом?

Я не виню его за подозрительность. В том, что касается аварии, никому верить нельзя. Недавно у нас в регионе был скандал: переехавшим в другие места жителям зараженных радиацией сел пообещали компенсацию за их дома, и те заломили такую стоимость, как если бы их хаты стояли на Красной площади. Чинуши поставили печать и за это получили часть компенсации. Вот как-то так, это мне Марья рассказывала. Я тогда обрадовалась, что мой дом на бумаге все еще принадлежит мне. Так, по крайней мере, у меня совесть чиста, что с возрастом становится все важнее.

— Сюда просто так никто не заезжает. Как вы вообще к нам попали?

— Подвезли. Правда, не до села. Водитель испугался.

Я киваю. Между тем девочка нашла в огороде несколько ягод малины и засунула их в рот.

Мужчина наблюдает за ней из окна.

— Ягоды тоже заражены радиацией?

— Вы что, не понимаете, где находитесь?

— Понимаю, понимаю, — отвечает он. — Еще как понимаю. Вы, баба Дуня, верно, глупых вопросов не выносите?

Мне бы уйти домой, но что-то меня удерживает. Приходится буквально заставлять себя идти.

— Последний вопрос, — кричит мужчина мне вслед. — Где здесь поблизости купить еды?

Я разворачиваюсь. Хоть я и считаю, что голодная смерть — сравнительно гуманный способ, но не в моей власти решать, как смерти приходить к другим людям.

Мужчина ждет моего ответа. Он ждать не привык. Гладкое лицо нервно подергивается.

— Малыши. Огород. Погреб. Соседи.

Затем я, наконец, ухожу домой.

* * *

Благодаря своей работе я усвоила, что люди всегда делают исключительно то, что хотят. Они просят совета, но на самом деле чужое мнение их не интересует. Из каждого предложения они отбирают только то, что им нравится, остальное игнорируют. Я научилась не давать советов, пока меня не попросят об этом напрямую. А еще я научилась не задавать вопросов.

Я жду вечерних часов, чтобы полить огурцы и помидоры. Над желтыми цветками кабачков жужжат пчелы. Смотрю на них как завороженная. Я долго не видела здесь пчел после аварии. Животные по-разному на нее отреагировали. Пчелы исчезли. Я вручную опыляла помидоры маленькой кисточкой. Возможно, пчела, заползающая в чашечку цветка, — это и есть добрая весть, которую загадал Петров. Будь я помоложе, кричала бы о ней во всю глотку. Решаю написать об этом Ирине. И Лауре.

Позднее я завариваю чай со свежими листьями малины. Отвернувшись от электроплитки, вижу сидящего Егора. Жаль, что не могу предложить ему чаю. Чаепитие вдвоем приятнее. Это, пожалуй, единственное, что в возрасте лучше делать вместе, а не в одиночку. Однажды я поставила перед ним чашку из вежливости, но быстро поняла, что этим ему не помогаю.

Егор смотрит на меня откуда-то из глубины своих темных глаз. Я смущаюсь. С его смерти я постарела, и теперь он годится мне в сыновья. Не должен он меня глазами раздевать.

В какой-то момент я не выдерживаю:

— Чего уставился?

Он откидывается на стуле.

— Нравишься ты мне.

— А ты какой-нибудь язык знаешь, кроме русского?

— Суржик.

— Это не язык, а диалект. Ты в школе не учился?

— У нас в школе иностранных языков не было, — невозмутимо отвечает Егор, глядя сквозь меня. Наверняка он видит и письмо Лауры в моем рукаве. Я благодарна Егору, что он ничего об этом не говорит.

— Видел новых?

Он поднимает бровь.

— Мужик этот козел.

Я не возражаю. Хотя и не верю, что людей можно делить на хороших и плохих. Я вот, к примеру, и не знаю, к какому типу отношусь. По молодости я так старалась быть хорошей, что стала опасной для окружающих. Например, была слишком строга к детям, хотела воспитать добросовестных и порядочных граждан. Теперь жалею, что особо их не баловала. Но баловать детей в наше время было не принято. Говорили, что так можно вырастить только изнеженных неумех, а этого я для своих детей не хотела. Особенно строгой я была с Алексеем, хоть у меня при этом сердце кровью обливалось.

— Помрет девчонка, — говорит Егор.

Я поднимаю взгляд от чашки. Конечно, помрет. Мы все умрем. Кто-то раньше, кто-то позже, а ребенку, приехавшему сюда, явно недолго осталось. Дети нежные и чувствительные. Только старые тертые калачи вроде нас с Марьей держатся вечно. Нас никакой микроволновкой