Сказка - Владимир Георгиевич Сорокин

лихо, лихушко! Авдеевна, голубушка, ты ж покройся! — раздалось сзади, и бабка Маша набросила на голые, красивые плечи Полины свой платок, в котором выбежала на крики и стрельбу. Но Полина уже поняла, что надо ей делать и кем теперь быть, и оттолкнула руки бабки, как руки всего прошлого, повернулась и пошла к дому. Подбежал из темноты половой Иван, кинулся к хозяину. Тот лежал по-прежнему без сознания, нелепо оттопырив вывернутую ногу. Полина прошла мимо мужа, как мимо чужого человека, даже не взглянув на него. Иван оторопело покосился на неё, словно это была не его строгая и вечно недовольная хозяйка, а какая-то другая, незнакомая да притом ещё и голая женщина, но Полина и была уже другой; половой подхватил хозяина и стал оттягивать его тяжёлое тело от огня.

Полина вошла в дом с чёрного крыльца, прошла в спальню, зажгла свечу, быстро оделась, взяла пачку припрятанных денег, открыла сундук, вынула стопку приготовленной одежды, сложила в саквояж, повязала голову платком, и с саквояжем пошла из дома, но, заслышав бегущих на пожар, решила выйти снова через чёрное крыльцо, чтобы не встречаться с ними; вышла с осторожностью, прошла мимо хлева, где замычала разбуженная корова и вслед за ней мыкнули ещё две, мимо низкого свинарника и свернула, шагнула в тень, на луговину, отходя по ней в темноту и оглядываясь. Уже половина сенника была охвачена огнём, слышались голоса. Она перевела взгляд на дом и кабак, освещённые луной и пожаром, и поняла, что больше никогда не войдёт в них, даже если они и не сгорят на этом пожаре. Навсегда отвернувшись от них, она крепче сжала ручку саквояжа и зашагала прочь.

— Полина! — окликнули её.

Она сразу узнала любимый голос и замерла, останавливаясь. Клим вышел к ней из темноты как чудо, как подарок. Мгновенье они смотрели друг на друга, саквояж выскользнул из руки Полины, она бросилась к любимому на шею. Он молча обнял её, да так, что она всё сразу поняла и без слов. После своего прыжка с сеновала, убежав от неохотно догоняющего его Ивана, Клим тут же вернулся к злополучному сараю со стороны луговины. Возле его стены ворочалась с разбитой головой Матрёна. Не обращая на неё внимания, Клим зашёл за угол и встал за створу распахнутых ворот сенника. В это мгновенье лежащий с вывернутой ногой и выпученными от ярости глазами Варин выкрикнул «ведьма!», выстрелил из револьвера, и прямо перед ним упала сверху объятая пламенем Полина, кувыркнулась и ударила мужа головой в лицо так, что тот опрокинулся. Затем она быстро вскочила, содрала с себя горящую рубашку, повернулась к пожару, встала, прикрывшись руками. И Клим вдруг увидел эту женщину. Она стояла, глядя на пожар. Клим, красивый и легкомысленный парень, девичий соблазнитель, кутила и любитель деревенских гульбищ и драк, относился к «ентим девкам» как к забавной скотине, примитивно используя их: легко влюблялся, легко и безболезненно бросал, тут же забывая, заводя новые и новые шашни. Бросив опостылевшую Авдотью, которая для него оказалась «дуже сурьёзной», он «встретился глазами» с Полиной, сразу и сильно влюбившейся в него. Опустошённая жизнью с угрюмым кабатчиком Полина полюбила Клима всем сердцем, трепеща и замирая в ожидании их ночных свиданий. Он же, соблазнив Полину, уже с усмешкой хвастался парням, что «таперича загулял с жёнкой Бегемота», про себя решив, что с этой Полиной будет так же, как и со всеми другими девками. Теперь же, увидев её из-за створы ворот голой, стоящей перед огнём, с распущенными волосами, прикрывающуюся руками, он застыл, словно мальчик, впервые увидавший женскую красоту. Уже достаточно повидавший за свои двадцать лет голых баб и девок Клим вдруг увидел другое: перед ним стояла Женщина, освещённая пламенем. И это была его женщина. Она была потрясающе красива. Глядя из темноты на эту яркую красоту, он вдруг понял, что раньше ничего не знал, не понимал в этом и даже не догадывался о существовании такой красоты. От осознания этого он перестал дышать и совершенно оцепенел. Вся его прежняя история деревенского сердцееда, все эти быстрые встречи и объятия на сеновалах, эти стоны и шёпоты в банях, в кустах, в рощах и в полях вдруг стали чем-то постыдным, убогим, ничтожным, скручиваясь и чернея, как горящая на огне берёста. Огнём была Полина, а берёстой — он.

Когда он пришёл в себя, Полины уже не было, она исчезла. Потрясённый, еле переставляя одеревеневшие ноги, он отошёл от горящего сарая в темноту, достал папиросу, хотел закурить, но, расхотев, отбросил папиросу. И медленно двинулся в темноте, не зная, что ему делать и куда теперь идти. Когда же неподалёку послышались быстрые шаги, он сразу понял, чьи это шаги, и сердце его замерло и забилось с новой, уже другой силой. И он окликнул свою женщину.

Их объятие в темноте всё решило. Слов им не потребовалось. Клим подхватил её саквояж, взял за руку и повёл за собой в новую, совсем другую жизнь, которая разворачивалась к ним всем своим новым, по-особенному ощутимым пространством.

А вокруг сарая тем временем собирался деревенский народ, разбуженный пожаром. Уже таскали ведра с водой и плескали ими на хлев и свинарник, выводили скотину; уже Иван, оттащивший Варина от сарая, полез на крышу дома, чтобы страховать его от летящих углей, уже склонились над раненной Вариным Дуней: она была без сознания, но жива.

Оглушённый ударом Ваня тем временем очнулся, сел на земле. Голова была тяжёлой, как с угара, но крови на затылке не было, лишь вспухло. Зато у Матрёны затылок был разбит и болел; очнувшись за сенником, она прижала ладонь к голове и почувствовала кровь. Наверху сенник уже пылал так, что внизу она чувствовала жар. Слышались голоса людей. От удара сознание её помутилось; она вдруг поняла, что этим внезапным пожаром у неё отнимают что-то дорогое, чего уже не будет никогда. Глядя на собственные окровавленные руки, она попыталась вспомнить, что же отнимают у неё? Но никак не могла. Схватившись за стену сарая, она приподнялась, встала, глянула наверх. Там пылало. Она попятилась от сарая и наткнулась на рябину, оглянулась; на рябине висел женский платок. Матрёна взяла его. Чтобы в ночи быть незаметной, когда шла подслушивать к сеннику, она не повязывалась платком. И глядя на этот платок, вспомнила, что отняли у неё: то, что она подслушивала каждую ночь. Это тайное, очень приятное, неповторимое, что никак нельзя услышать днём, когда вокруг всё такое громкое и быстрое и много разных противных