Биография кота Василия Ивановича, рассказанная им самим - Иван Семенович Генслер

Им только бы дурачиться…

А девушка, несчастная,

Всю жизнь потом и плачется!..

    Ахти, хи-хи! Смеюся я,

    А на сердце не то совсем!

– Так вам, говорите вы, нравится наша красавица-кошечка? – с такими словами ко мне обратился мой собеседник.

Я подтвердил.

– Я передам ей это, – продолжал он.

Короче – я влюбился в эту несравненную кошечку. Это была моя первая любовь, и она полюбила меня, но любовь наша была коротка: вскоре моя возлюбленная умерла, – отравилась, покушав из нелужёной медной посуды!..

Ужасны были ее страдания! Ее вертело и корежило, несчастную, как березку на раскаленных углях!

Нынче сватают мне вдову; но мне не хочется жениться на вдове. Я знаю из физиологии, что иногда у вдовы дети от второго брака бывают похожи на первого мужа. А ну, если это да исполнится над моим семейством! Ведь, согласитесь сами, совестно будет перед покойным за такие несправедливые нарекания… А покойник ее был черный… В этом-то и штука! На этом я пока останавливаю свою биографию.

Баталия между головой и сердцем

Потом, однако ж, я рискнул жениться на этой вдовушке; но не вдруг решился: сердце мое долго было в разладе с головою.

– Отчего же не жениться? – говорило сердце. – Ну, что ты теперь? Холостяк, особняк, бобыль, цыган, бродяга, эгоист, концентрированный господин, и больше ничего! Ни себе, ни другим никакой пользы. И так проволочишь ты всю жизнь и состаришься…

– Эй, не женись! Не делай этой глупости! – ворчала голова. – Потом станешь почесывать затылок, да уж будет поздно!.. Жена не башмак, с ноги не снимешь…

А сердце подхватывало:

– Отчего же другие это делают? Женятся и живут же…

– Мало ли что другие делают, – брюзжала голова. – Другие стреляются и топятся, так и тебе надо тому же следовать? Мало, видно, еще дураков на свете, так ты хочешь, чтоб одним стало больше?.. Не было у тебя печали, так хочешь, чтоб черти тебе ее накачали? Надоела тебе золотая волюшка, так ты намерен испробовать, весело ли ходить в хомуте и в упряжке?.. Эх ты, фофан!

А сердце перебивало и тосковало:

– Заболеешь, так некому воды тебе будет подать напиться… Подумай!..

А голова опять отговаривала:

– Так для воды-то только и жениться и связать себя по рукам и по ногам?

– Милый друг! – умоляло сердце. – Кто как не любящая жена обнимет тебя и поцелует! Кто приласкает, утешит и развлечет тебя в минуту грусти? Кто разделит с тобой горе? Кто пойдет за тобою на край света? Подумай!

А голова опять пугала:

– А кто как не жена-сатана тебя будет осыпать упреками с утра до вечера? Теперь у тебя рожа-то хоть и рыжая, да все-таки целая, а тогда никто не поручится, что твою физию подчас не исцарапают, как карту английских железных дорог.

– Друг ты мой, – уговаривало сердце, – не верь. Не все жены сварливые, есть между ними и ангелы…

– Конечно, есть!.. – передразнивала голова. – Ангелов между ними столько же, как и выигрышных номеров в лотерее, – два на сто, да и то еще много; ведьмы все да кикиморы, судачки да сплетницы, трещотки да кофейницы, ханжи да полоумницы, щеголихи да модницы. Попробуй, суньсяка, испытай счастья, так, может, и наткнешься на белоручку, которая умеет только связать мужу бисерный кошелек. Уволилась кухарка, так и питайся супруг, покуда не отыщут другой, целую неделю бутербродами с чаем. «Меня маменька ничему не учила», – будет она тогда лепетать и заливаться горючими слезами, обнимая тебя и с трудом глотая ломтик пеклеванного хлеба с ливерной колбасой… И это еще хорошо! А не то просто наотрез скажет, что она не кухарка, нанимай другую!..

– Полно тебе слушать свой органический чердак-то, – продолжало щебетать сердце. – Ужели ты не предвкушаешь радости видеть вокруг себя подобных тебе малюток, будущую свою опору в старости? Подумай-ка только! Петербург вымер бы, если б в него не было постоянного притока посторонних народных масс!.. Он наполнен холостяками – военщиной и чиновниками, студентами и художниками, половыми и артельщиками, фабричными и разносчиками. Один разврат, и только; о мирной семейной жизни не может быть и слова. Ужель ты тоже хочешь сделаться забулдыгой, бульварным франтом, таскающимся по чужим женам?

– Правда, истинная правда! – сказал я, вздохнув и сознавшись внутренне.

– Я брошу тебя, если ты будешь повиноваться голосу сердца!.. – вдруг воскликнула голова. – Или ты забыл, что жена может надоесть?.. Жена-наседка – ужасная радость! Пойдешь со двора, – потянется ее хвост за тобою, точно пансион, выпущенный на улицу для прогулки, или гуси, которых гонят на продажу… Придешь домой, – на тебя нападет целая ватага горланов, точно на псарне: скачут к тебе на грудь и визжат: «Папаша, милый папаша! Мама, папа пришел!..» Удивительная приятность! И что тоже за генерационная такая гордость – видеть свою особу умножающеюся до бесконечности?.. Плодливостью могут похвастаться только низшие животные, мыши и кролики, блохи и другие гадости… Гении, большею частью, бездетны…

– Что мне делать? – спрашивал я самого себя в отчаянии и почти готов уже был идти туда, куда звало сердце…

– Рожу, исцарапанную физию свою не забудь!.. – загорланила голова, заметив мое движение.

Я с ужасом отшатнулся и поспешил к тому рубежу, где величественно стоял холодный вождь-рассудок.

– Несчастный! – взывало ко мне издали сердце. – Куда ты стремишься? В какую бездну? А сассапарель знаком тебе?.. Ты, видно, не пил его месяца два сряду? А лисья шуба летом! Ты, видно, не укрывался ею при тридцати градусах тепла!..

– Фу! Душно… – воскликнул я, смотря направо и налево. Я чувствовал, что лоб у меня был покрыт холодным потом… Мне чудилось, что я уже тянул отвратительный сассапарель и задыхался под лисьею шубой.

А сердце меж тем не переставало напевать. И так нежно, так сладко упрашивало:

– Тебя, – причитало оно, – ожидают мягкие объятия миловидной, полненькой супруги. Пойдем со мной! Счастье осыплет тебя своими сокровищами, как белоснежными лепестками с цветущей яблони…

Увы! Я долее не в силах был противиться внутреннему влечению и направился туда, куда так манила душа…

– Лошадь! – закричал вслед мне, ругаясь, рассудок. – Вспомнишь ты мои доводы, оценишь их, спохватишься, да локтя уже не укусишь…

– Не слушай его, – уговаривало сердце, продолжая увлекать меня. – Это деспот, тиран… Ему бы кариатидами каменными командовать, а не существами, одаренными нежным организмом…

– Лошадь! Сто раз повторяю, что лошадь!.. – надсаждаясь, горлопанил мне вслед рассудок. – Да и мало еще назвать тебя лошадью: ты заводский жеребец, чувственный бегемот! Тебя влекут животные наслаждения! Понимаешь? Счастливый путь!.. Фелис-Катус Базилиус,