Родная страна - Кори Доктороу

— Энджи говорит, ты ищешь работу. Напиши сюда. Это менеджер избирательного штаба Джозефа Носса. Я слышал, ей нужен вебмастер. Скажи, что ты от меня.

Я потерял дар речи. За последние месяцы я стучался в множество дверей, рассылал резюме, писал и звонил — и все безуспешно. И вдруг мне предлагают самую настоящую работу с рекомендациями от самого настоящего легендарного героя! Я, заикаясь, поблагодарил. Едва мы оказались снаружи, я поцеловал Энджи и, прыгая от радости, потащил ее на плайю. По дороге едва не врезался в парня на пыльном сегвее, отделанном полосатым, как зебра, искусственным мехом. Тот ухмыльнулся и помахал.

* * *

В следующий раз мы увидели Машу и Зеба лишь в последнюю, субботнюю, ночь, когда произошло сожжение храма.

Накануне был сожжен и сам Человек, и это было упоительно-безумно. Сотни огненных танцоров исполняли точно выверенные маневры, десятки тысяч фестивальщиков сидели рядами на плайе и оглушительными воплями встречали каждый взрыв, каждый огненный шар, каждое грибовидное облако пламени, вырывавшееся из пирамиды, на которой стоял Человек. А когда он рухнул, ответом был тысячеголосый рев, рейнджеры разомкнули оцепление, и мы ринулись навстречу пламени, каждый помогал тому, кто был рядом. Мир еще не видел такого вежливого столпотворения. Внезапно у меня в памяти вспыхнула давка у входа в метро в тот день, когда взорвался мост Бэй-Бридж. Вонь потных тел, обезумевший гвалт. До чего ужасно было чувствовать, что под напором людской массы ты вынужден наступать на тех, кто упал. В той давке кто-то пырнул Дэррила ножом, и с этой раны начались все наши кошмарные приключения.

Нынешняя толпа вела себя совсем по-другому, но мои внутренности этого не понимали, они в панике кувыркались в животе, ноги превратились в кисель, и я стал медленно оседать на гипсовую землю. По лицу хлынули слезы, душа словно покинула меня и воспарила над моим бренным телом. Энджи подхватила меня, попыталась удержать, торопливо зашептала на ухо что-то ласковое, успокаивающее. Другие останавливались, предлагали помощь, одна рослая женщина стала направлять людской поток в стороны, невысокий старичок сильными руками подхватил меня под мышки и одним рывком поставил на ноги.

Душа вернулась в тело, ноги снова обрели твердость, я смахнул слезы.

— Простите, — твердил я. — Простите.

От стыда мне хотелось выкопать в плайе норку и забиться в нее. Но никто из тех, кто остановился помочь, не выказал ни малейшего удивления. Женщина показала дорогу к ближайшему медицинскому лагерю, старичок обнял меня и велел не париться.

Энджи ничего не сказала, лишь держала меня под руку. Она знала, что в толпе мне часто делается не по себе, и знала, что я не люблю об этом говорить. Мы пробрались к костру, я немного поглядел на него и снова побрел на плайю — к празднеству, танцам, забвению. Напомнил себе, что я влюблен, что здесь, на Burning Man, рядом со мной любимая девушка, а дома, в Сан-Франциско, ждет работа, и мысленно давал себе пинка всякий раз, когда в голову опять начинали лезть дурные мысли.

Сожжение храма проходило совсем по-другому. Мы пришли туда сильно заранее, расселись около фасада и стали смотреть, как заходящее солнце окрашивает белые стены храма сначала в оранжевый цвет, потом в красный, потом в фиолетовый. Затем вспыхнули прожектора, и стены снова стали ослепительно-белыми. Подул ветер, и зашуршали бесчисленные бумажные некрологи, разложенные на полках и развешенные на стенах.

Вокруг нас сидели тысячи, десятки тысяч людей, но никто не издавал ни звука. Закрыв глаза, я мог бы легко представить, что нахожусь один среди бескрайней пустыни, наедине с храмом, со всеми хранящимися в нем воспоминаниями, прощаниями, горестями. Вернулось чувство, которое я испытал, медитируя, когда пытался очистить свой разум, погрузиться в настоящее и отбросить все, что мешает сосредоточиться. Храм оказывал на меня странное воздействие: я мгновенно успокаивался, умолкали голоса, наперебой галдящие в голове. Я не верю ни в духов, ни в призраков, ни в богов и не считаю, что храм наделен сверхъестественной силой, нет, его влияние было абсолютно естественным, он наполнял меня печалью, надеждой, спокойствием и каким-то образом сглаживал острые углы моей натуры.

И в этих чувствах я был не одинок. Все мы сидели, смотрели на храм, люди переговаривались вполголоса, как в музее, тихо шептались, будто в церкви. Время растянулось до бесконечности. Иногда я, кажется, впадал в дремоту. А временами словно чувствовал каждую клеточку, каждый волосок на своем теле. Энджи погладила меня по спине, я тихонько стиснул ей колено. Обвел взглядом лица сидевших вокруг. Одни хранили спокойствие, другие тихо плакали, третьи улыбались в глубоком удовлетворении. Ветер шевелил мой шарф.

Тут-то я их и заметил. В трех рядах позади нас, взявшись за руки, сидели Маша и Зеб. В первый миг я их еле узнал, потому что Маша положила голову Зебу на плечо, на лице отражалась печаль, и это придавало ей крайне беззащитный вид, полную противоположность привычной маске сердитого, дерзкого нетерпения. Я отвел глаза, не успев встретиться с ней взглядами, чувствуя себя незваным гостем, вторгшимся в ее глубоко личную тайну.

Я повернулся обратно к храму, и как раз в этот миг внутри вспыхнули первые языки пламени, затрещала паленая бумага. У меня перехватило дыхание. Из центрального атриума с ревом взметнулся огромный, в сотню метров, столб огня, такой жаркий, что я невольно отвернулся. Над толпой прокатился единый тихий вздох, и я вздохнул вместе со всеми.

Вдруг я увидел, что среди рядов кто-то идет. Крепко сложенная женщина в защитных очках, в сером костюме строгого фасона, в котором чувствовалось что-то военное, хотя никаких нашивок или погон на нем не было. В ее движениях сквозила странная напряженность, она держала у лица небольшую видеокамеру и обводила толпу взглядом сквозь нее. Люди сначала ворчали, когда она наступала на них или закрывала обзор, а потом стали высказываться громче:

— Сядьте!

— Отойдите!

— Зрительница!

Последнее замечание с явным оскорбительным оттенком было, пожалуй, самым метким, если учесть ее видеокамеру.

Я отвел взгляд, попытался выбросить ее из головы. Храм уже полыхал по всей длине, и кто-то возле меня глубоко вздохнул и басовито загудел: «Омммммммм». От этого звука у меня зажужжало в ушах. К нему присоединился еще один голос, потом еще и еще, и вот уже я тоже подхватил медитативный клич. Звук, как живой, плавал вверх и вниз в моей груди, перекатывался в голове, наполняя меня спокойствием. Именно его, этого звука, мне и не хватало.