Натиг Расул-заде - Дом

Через несколько дней, когда опухоль прошла, и я мог свободно передвигаться, не ощущая боли в ноге, мне поручили молоть муку на маленькой ручной мельнице. Примитивные жернова, закладывается зерно, бесконечное верчение, отнимавшее, кстати, немало сил, и в итоге - горсть или две муки, заново закладывается зерно... Однообразие этой работы: утомляло, я дал себе слово, как только закончу и наполню мукой два назначенных мне больших мешка, примусь за осуществление своего плана, который я лелеял и взращивал в душе последние дни и из которого я, конечно же, не собирался делать тайны: потому при первом удобном случае поделился своими соображениями с начальником станции.

Он поглядел на меня ничего не выражавшим тусклым взглядом.

- Будет лучше, если вы выбросите это из головы, - проговорил он не сразу, и мне показалось, что пауза ушла на переваривание его заржавевшими мозгами моего сенсационного сообщения, а сказал он свою затверженную фразу просто по привычке, как человек разуверившийся; эта догадка необычайно воодушевила меня - значит, им в самом деле не приходило в голову, что есть такой простой выход из положения?

- Но послушайте, я не только о себе хлопочу, - старался я изо всех сил говорить убедительно, чтобы пробудить его сонное сердце. Мы все отправимся в путь. Мы обязательно придем куда-нибудь, вот увидите... Выйдем к населенным пунктам... к какому-нибудь городку или дерев...

Он смотрел на меня, не меняя выражения лица, и это меня смущало. Помолчав и видя, что я осекся и не собираюсь продолжать, он повторил свою фразу слово в слово, подчеркивая, должно быть, что все мои доводы пропустил мимо ушей, так как они большего и не заслуживают.

- Будет лучше, если вы выбросите это из головы, - он повернулся, чтобы уходить, считая разговор исчерпанным.

- Но... - сказал я, теряя надежду хоть что-то вдолбить в его башку, - но, надеюсь, вы дадите мне воды и пищи, когда я буду уходить?

Он опять ответил не сразу, стоял ко мне спиной, размышляя какое-то время, и так и не обернувшись, произнес:

-Да.

" И на том спасибо ", - подумал я и вернулся к своей работе.

Ночью, оставшись один, я стал усиленно вспоминать, стараясь не упустить подробностей (тогда-то, конечно, я не придавал всему этому значения, даже не предполагал, как мне может понадобиться; как говорится, знать бы, где упадешь...), вспоминал так, что голова разболелась от напряжения, но необходимо было все восстановить час за часом - теперь от этого многое зависело. Вспоминал я: задолго ли до Дома была станция, где останавливался поезд и когда, я хватался за любую зацепку, любую трещинку в стершихся и крошащихся стенках памяти. И постепенно восстановил (напряженный труд мой увенчался успехом, но каким! - не отличимым от поражения) почти всю картину скучной, однообразной, как зевота, сводящая скулы, поездки. И когда я сообразил, что именно я собрал и восстановил в памяти, какие очертания песочного замка, порушенного волнами времени, мне сделалось по-настоящему страшно. "Нет, - подумал я, - нет, - наверно, я ошибся, тут что-то не так, надо начать сначала, видимо, я что-то упустил важное, потому что этого не может быть. В небрежном упущении проскочило главное. Начну сначала".

Я стал вспоминать с самого начала, уговаривая себя ни на секунду не отвлекаться и предельно сосредоточиться, хотя уже давно напряженное состояние мозга было на пределе моих физических возможностей. Я начал вспоминать с того момента, когда четыре месяца назад сел в поезд в своем городе... и пошел снова тщательно, кирпичик за кирпичиком, избегая пустот и бреши в стенах, строить картину, здание, жизнь, а конкретно - процесс поездки, час за часом, минуту за минутой. Я вспоминал пассажиров в своем купе и в коридоре, наши редкие, малозначительные разговоры (черт бы побрал мою необщительность! Ведь они могли бы сообщить что-нибудь необходимое для меня в данной ситуации. Впрочем, кто мог знать, что так обернется?), вспомнил ворчливую гадкую проводницу, спровоцировавшую меня (надеюсь, что Господь накажет ее за зло, как учили меня в детстве: зло не твори, Господь видит ее и накажет рано или поздно), вспоминал, что они говорили мне и что я отвечал, что и когда ел в вагоне-ресторане и что при этом видел из окна, что привлекло - может быть мое внимание; когда ложился и как спал; и вспоминая до ломоты в висках, до одышки и седьмого пота, весь взмокший, но теперь скорее от страха, чем от напряжения, я вновь пришел к тому же, что в первый раз заставило мое сердце сжаться от ужаса: поезд ехал без остановок, на пути поезда не было ничего. Никакого жилья, никакого селения, или населенного пункта. Первое человеческое жилье на всем пути и был Дом. Волосы зашевелились у меня на голове, когда я проникся глубоко этой мыслью. Я попытался взять себя в руки, расслабиться, лежа на кровати, отдохнул немного и стал вспоминать в третий раз, теперь вдруг, как мне показалось, отчетливо понимая, как сходят с ума. Я еле довел свою память до конца по проезженной уже дважды, на катанной дороге (это-то и плохо, помнится, мелькнуло в голове, что дорога накатанная, теперь невольно клубочек памяти оказался в готовенькой колее, вырытой моими же руками), но и в третий раз результат был все тот же. Виновен. Виновен. Виновен, -сказал, поднявшись, и третий присяжный. Боже мой, застонал я, помоги мне, Боже... Чем же я могу помочь тебе? - кощунственно прозвучало в голове, и я, близкий к обмороку, к помешательству, к самоубийству, провалился в сон, с самой кручи, с пика утомления в бездонную пропасть. Провалился в сон, как небрежно сброшенный с носилок покойник в могилу. Провалился в могилу. Могилу в степи. Могилу в степи. Могилу в степи. МС. МС. МС.

Позже, когда я окончательно утвердился в мысли, что назад, откуда приехал, мне дороги нет, что я попросту не дойду обратно, не пройду столь огромное расстояние (кстати, восстановить удалось и вид из окна, и жалобы пассажиров на малоприглядный ландшафт: бесконечная степь днем и ночью, пустынная, безжизненная степь, преследовавшая поезд, заглатывавшая его и стремившаяся заглотить окончательно в чрево свое), я все же, несмотря на это уже твердое убеждение, еще неоднократно вспоминал всю поездку от начала до конца, еще для одной, еще одной, еще одной контрольной проверки. Я понимал, что на пути назад меня могла бы ждать, восстановленная в памяти, другая станция - если б она была тогда как на пути вперед ожидала одна только неизвестность. И риск. Вполне возможно - риск смертельный... Нет, назад дороги не было. К сожалению. И мне оставался один путь - вперед. Вперед, куда умчался бешеный поезд. Будем надеяться, - что там...

Но прошло еще долгих три недели, на протяжении которых, как и на протяжении предыдущих четырех месяцев, я не переставал ждать поезда - а вдруг, вдруг приедет, остановится, впустит - хотя все меньше верил своему ожиданию; но не переставал напряженно, изо всех сил ждать и надеяться, боясь отходить от Дома далеко, чтобы успеть добежать, если вдруг покажется этот сказочный, сумасшедший, непредсказуемый поезд; не переставал ждать, как узник в камере смертников ожидает чуда без всяких на то оснований, потому что за всю жизнь чудо ни разу с ним не случалось (что уж там чудо! везения ни на грош), и все-таки надеется на него, и никакие трезвые мысли не мешают его глупой надежде: вот загремит отпираемый замок, дверь со скрежетом - таким до жути, до тошноты знакомым -распахнется и ему сообщат об отмене смертной казни. Вам заменили высшую меру наказания на исправительные работы в колонии усиленного режима сроком... О радость! О счастье бытия! О солнце, луна, трава, краски и запахи! Можно дышать, думать, улыбаться, смотреть на небо - это уже не смерть, а то, что не смерть - прекрасно, и будь трижды благословенно! Жить, жить... Главное - жить, остальное приложится, притянется, приклеется, прикипит к жизни человеческой...

Прошло еще долгих три недели беспрерывной, тяжелой, нудной и срочной работы, которую я не хотел оставлять незаконченной и тем самым перекладывать на других (впрочем, тяжелую работу и не на кого было бы переложить: единственная кандидатура молодого ТТ не подходила вследствие его хилости; и такую работу могли бы выполнять вместо меня только двое мужчин, как они и делали до меня. Значит, одного надо было высвобождать от иной работы. Это вызвало бы неприязнь ко мне), не хотел не потому, что почувствовал вдруг неодолимую привязанность к этим людям (напротив, у меня, рвущегося покинуть свою тюрьму, эти примирившиеся со своей участью узники вызывали отвращение, с каждым днем все более крепнущее), а потому, что руководствовался чисто практическими соображениями: хотелось расстаться с ними дружески, чтобы в случае чего -упаси Бог! - было бы куда вернуться. Короче, закрепить тылы...

Прошло еще три недели, прежде чем я смог приступить к своему плану. Теперь мне следовало хорошенько отдохнуть перед дорогой. С этой целью я сразу же после обеда, как только стало смеркаться, поднялся к себе и лег в постель. Но поздно вечером, когда я уже спал, в мою каморку явилась дочь начальника станции, разбудила меня, тряся за плечо - я научился спать чутко даже при крайней усталости и проснулся моментально - и без единого слова, сбросив свой балахон, подобие платья, обнажив выпирающие отовсюду кости, стала у моей кровати, чтобы я мог разглядеть ее в свете луны из за решеченного окна.