Обагренная кровью - Николай Иванович Ильинский

Ближе к вечеру немцы все же отважились прочесать хотя бы часть леса, слышалась густая стрельба из автоматов, но, отчаявшись обнаружить пропавший мотоцикл, убрались восвояси, видимо, на ночлег, чтобы утром, несомненно, продолжить с еще большей тщательностью и настойчивостью поиски мотоцикла и преследование убийц их солдат. Понятно, что на всех прилегающих дорогах, перекрестках они выставят, если уже не выставили, посты, и только один проселок, к счастью беглецов, оставался вне их поля зрения и был надежным путем отхода Алексея и Виктора из опасной зоны.

Звездная тишина ночи разливалась густым и приятным настоем, среди которого выделялись запахи полыни, чебреца и соломы с убранных полей. Ни одного огонька вокруг, насколько хватало глаз, ни одного крика петухов, этих деревенских, беспокойных перекликавшихся часовых (многих из них оккупанты переловили и съели, а другие, как и люди, боялись подавать голоса, чтобы не обнаружить себя и не угодить в ненасытные пасти чужеземцев). Кто знает, может, все было и не так, но петухи не кукарекали это факт. Казалось, само небо из ковша Большой Медведицы проливало на землю призрачно-синюю благодать и спокойствие. Но эту иллюзию время от времени превращали из желаемой мечты в суровую явь далекие зарницы и грохот войны.

С наступлением ночи в кустарнике стало легче дышать. Прохладная свежесть, тянувшаяся из леса, растворяла жару, но главное — для Алексея и Виктора появилась возможность сидеть и даже, встав, легкими гимнастическими упражнениями размять кости и одервеневшие мышцы. Ближе к полуночи, когда опасность миновала окончательно, опустела дорога, Алексей сбросил с мотоцикла ветки и траву, которые послужили им хорошей маскировкой, и они вдвоем выкатили мотоцикл из кустов. Зоркие глаза молодых людей неплохо различали во тьме проселок.

— Но заводить эту тарахтелку мы пока не будем, — решил лейтенант.

— Стало быть, не поедем? — не понял Виктор.

— Сначала на своих двоих… Откатим мотоцикл как можно дальше, насколько хватит у нас сил, подальше от дороги… А вдруг здесь появится какая-нибудь немецкая часть!.. Фрицы ведь передвигаются и по ночам… А в поле заведем!..

Луна была на исходе, ее обгрызанная звездами коврижка, сильно опаздывая, выводила из-за горизонта призрачное сияние. Поэтому темень была густоватой, но звездной, чем всегда август и славится. От тишины даже звенело в ушах и был слышен по-существу бесшумный полет ночных хищников, высматривающих полевок. Как все знакомо с детства, как близко сердцу! Все дальше позади оставался лес: вот он уже затерялся в ночных сумерках, в которых утонули злополучная дорога и кусты, приютившие и укрывшие от фашистов беглецов. Только небо, поле да они — и никого больше на всем белом свете!

— Он, паразит, тяжелый, — хлопнул ладошкой по бензобаку мотоцикла Виктор, — а у нас только две силы, и то не лошадиные…

И Алексей чувствовал, что все поджилки трясутся от усталости, подгибаются колени и хочется упасть на теплое жнивье, пусть оно будет и колким, и лежать, лежать, ни о чем не думая, но время было беспощадным, оно не давало ни минуты для отдыха, даже потерянные секунды могли стоить жизни.

— Ну ладно, Виктор, рискнем, — все еще шептом, который вошел уже в привычку, сказал лейтенант. — Ты опять в коляске в обнимку с пулеметом…

Затем он резко ударил каблуком сапога по педали стартера. Мотоцикл будто этого с нетерпением и ждал: быстро завелся. Чистый свежий воздух, бурлящий кислородом, благотворно влиял на двигатель, который не стал капризничать, а сразу же подчинился воле человека — затрещал особенно сильно в ночной гулкой тишине и мягко, словно по ковру, покатился по неизъежженному, не израненному глубокими колеями и ухабинами, а поросшему короткой упругой травкой проселку. Немцы, расставленные по дорогам, могли услышать далекий гул мотора, различить, что это мотоцикл, но кто на нем едет, было непонятно: разыскиваемые русские убийцы двух солдат вермахта или свои? Предположить, что это именно бандиты, так явно обозначившие себя трескотней мотоцикла, было бы слишком уж смело! К счастью для Алексея и Виктора, проселок, время от времени лениво изгибаясь, бежал в стороне от населенных пунктов, где, конечно же, стояли немецкие части, ибо фронт был уже совсем рядом — иногда, пугая тишину, слышались далекие орудийные раскаты и за горизонтом бесновались яркие сполохи. Но эти раскаты, в сущности возвещавшие, возможно, чью-то смерть и не одну, в ушах Алексея и Виктора звучали песней, а рукотворные зарницы грели их сердца. Виктору представлялось, что кто-то невидимый взмахивает светлыми косынками и зовет их. Там, за огненной линией, были свои, там было долгожданное освобождение от преследовавших их гитлеровцев.

XII

«Юнкерсы» и «мессершмитты» делали круг за кругом над лесным массивом, сбрасывая на него сотни тонн металла, уничтожая огнем и осколками все живое и неживое внизу. Далеко от этого места дрожала и стонала земля.

— Чтоб вы знали, там гибнут наши люди, — Павел Александрович Осташенков не отрывал глаз от верхушек деревьев, над которыми роем вились немецкие самолеты и высоко в небо поднимались столбы черного дыма. — И мы бессильны им помочь, — горько вздыхал он.

Группа человек в пятнадцать таких же, как и Осташенков, застыла в тревоге. Кто сидел на траве, кто на поваленном дереве, или стояли, прислонившись кто боком, кто спиной к стволу дуба или ясеня, и вслушивались в грохот разрывов бомб. Истощенные, голодные люди уже несколько дней продвигались по звериным тропам в восточном направлении, ближе к линии фронта, которая, к их разочарованию, уходила на восток быстрее, чем они могли двигаться.

Как и прежде, одеты люди были кто во что, редко у кого имелась в руках винтовка, случайно подобранная в пути, кое у кого были даже немецкие автоматы. Лопаты и кирки люди побросали, когда поняли, что оказались в кольце окружения и что подготовленные ими широкие и глубокие противотанковые рвы бесполезны — танковые и моторизованные дивизии генерала фон Рейхенау научились обходить их стороной и теперь эти оборонительные военные сооружения темнели, как преждевременные морщины на лике многострадальной земли. А люди как были мешочниками, так ими и остались. Вся их часть, самопроизвольно распавшаяся на отдельные группы и группки, как неприкаянные бродяги, ходившие, где придется, лишь бы подальше от глаз оккупантов, перестала существовать.

Чувствовали себя эти мобилизованные в соответствии с военным положением, но пока еще сугубо гражданские, люди крайне неуверенно и неопределенно. Перед ними стояла весьма неприятная дилемма: разбегаться по домам — значит, дезертировать, на что не каждый способен, да и по головке за такой поступок не погладят,