Собрание сочинений. Том 7. 2010-2012 - Юрий Михайлович Поляков

Метастаза. И чтобы остаться наедине с этим загадочным цветком смерти, распускающимся в его мозгу, писодей был готов на все: убить, зарезать, загрызть…

Грохот и призывные крики стихли, потом долго звонил городской телефон и нескончаемо рыдала Сольвейг, оплакивая Андрея Львовича, ничем не заслужившего такой неудачной и такой короткой жизни.

Глава 118

Зазеркальница

На следующий день Кокотов спал почти до обеда, а проснувшись, выглянул в окно: лес, прихваченный ранними заморозками, пожелтел и побелел, точно Хома Брут, насмотревшийся нечеловеческих кошмаров в ночной часовне. На ограде лоджии писодей увидел крупную птицу с серой головкой, палевой грудкой и зеленоватыми крыльями. Она клевала красную сморщенную рябину и осторожно поглядывала вокруг выпуклым юрким глазом. Ему показалось, что она вот-вот заговорит с ним о здоровье, но пернатая гостья, почувствовав на себе человеческий взгляд, взмахнула крыльями и улетела, как давешний «богомол».

Андрей Львович не удержался и коротко всплакнул над своим несбыточным сном, над невозможностью чуда. Потом побрел в ванную – умылся, почистил зубы, снова улегся в постель и стал казнить себя за то, что не открыл вечор Наталье Павловне. Это ж какое-то помрачение – не впустить в номер женщину, которая от нетерпения даже колотила каблуком в дверь! Непостижимо! Автор «Преданных объятий» не поленился, сползал в прихожую, высунулся в коридор – так и есть: внизу на фанеровке виднелись черные загогулины – следы от каблуков. Он хотел немедленно звонить ей и молить о невозможном – о прощении, но, взяв в руки «Моторолу», обнаружил, что Обоярова набирала его номер раз десять, а потом разразилась гневной эсэмэской:

Кокотов, Вы невыносимы. Прощайте! Н. О.

Тогда Андрей Львович стал сочинять в уме ответную эсэмэску, крутясь мыслью почему-то вокруг знаменитого романа Кундеры «Невыносимая легкость бытия». Когда-то, мечтая разгадать секрет нобелевского мастерства, он прочел его дважды, никаких особых тайн там не обнаружил, зато удивился, насколько же этот чех не любит русских – до зубовного скрежета, до абсурда, до глупой и злобной напраслины. Надо додуматься: оказывается, наши солдатики в 1968-м, высунувшись из танков, исходили жадной слюной, провожая взглядами длинноногих пражанок в мини-юбках. Нет, не из-за уставного казарменного воздержания! А потому, что якобы в СССР стройные женские ноги были такой же редкостью, как сервелат в гастрономе – сразу очередь выстраивалась. Уродливые лытки неопрятных советских баб, по мнению злыдня Кундеры, навеки искривились от примеси грязной кочевой крови.

Писодей мысленно выстроил перед собой в ряд Елену, Лику, Лорину Пахитонову, Веронику, Валентину Никифоровну, Нинку и Наталью Павловну. Ну и где кривые? А ведь лет пятнадцать назад, когда он читал «Невыносимую легкость бытия», эта злобная чушь отзывалась в нем болезненным сочувствием. Как же всем им тогда захламили головы!

«Встретить бы этого Кундеру и дать в морду!.. Господи, о какой ерунде я думаю!»

Вдруг Андрей Львович снова задумался о знакомых женских ногах, увиденных в замочную скважину, но тут, отвлекая от сравнительных воспоминаний, булькнула «Моторола» – и на экране возник конвертик. Кокотов, затаив сердце, распечатал:

О мой бедненький рыцарь, о мой несчастный спаситель! Я знаю про Вашу беду. Мне рассказал Дм. Ант. Мужайтесь! Диагноз не приговор. Медицина всемогуща, а вера всесильна. Я позвонила отцу Владимиру. Он обещал молиться сугубо за Вас и советует обязательно попоститься и причаститься перед операцией. Я говорила с отцом Яковом. У него есть молитва-оберег, найденная академиком Яниным в Новгороде в культурном слое XI века. Несколько человек, в том числе певец Марик Стукачев и боксер Клинченко, вылечились с помощью этой молитвы от серьезных болезней. Я скоро примчусь к Вам и привезу текст. Когда буду подъезжать, дам знать. Надеюсь, дверь, жестокий, Вы мне все-таки откроете! Я буду Вашей сестрой милосердия, сиделкой, другом! Еду, еду, еду, Ваша, Ваша, Ваша! Н.О.

Кокотов несколько раз перечитал мессидж, поцеловал «Моторолу», а потом долго лежал в мечтательной прострации. Сердце, словно маятник, ухая, качалось, то попадая в тень болезненного отчаяния, то вырываясь в свет любовного трепета. Из этого странного состояния его вывел тихий плач брошенки Сольвейг.

– Ну. Ты. Как? – спросила Валюшкина.

– Нормально.

– Извини. Сегодня. Не приеду.

– Работаешь?

– Угу. У тебя. Есть. Загранпаспорт?

– Есть… – удивился писодей.

– Мой. Кончился. Оформляю.

– Командировка?

– Пожалуй… Держись! Целую.

Писодей выправил себе паспорт, чтобы съездить в тур «Милан – Флоренция – Венеция», но в последний момент пожалел денег – жаба задушила. Сердце снова качнулось в тень, и он затомился оттого, что никогда теперь не увидит Италию, что Нинка, в отличие от Натальи Павловны, уже избегает встреч с раковым больным, что все это страшно несправедливо, но абсолютная ерунда по сравнению со скорым исчезновением. Потом ему пришла в голову странная мысль: а вдруг рай – это такая туристическая фирма? Она отправляет праведников в лучшие отели у моря, в горах, у минеральных источников, снаряжает экскурсии к пирамидам, в Кижи, по замкам Луары, в Венецию… Мест отдыха и достопримечательностей в мире столько, что хватит до Страшного суда. А как быть с грешниками? Очень просто. Они будут скитаться по тюрьмам, колониям, лагерям. Мест заключения на планете еще больше – столько, что не управишься до трубы архангела…

В этот момент, деликатно постучавшись, в комнату зашел Жарынин, но сразу скрылся в санузле и возился там несколько минут. Андрей Львович даже засердился: мол, отправляясь к больному, мог бы воспользоваться и собственными удобствами. Потом стало смешно, что в последние дни уходящей жизни его волнуют такие пустяки. Игровод наконец вышел из туалета, присел к соавтору, пощупал лоб, пожевал губами, покачал головой. Писодей ощутил себя школьником, простудившимся на катке. Светлана Егоровна тоже щупала лоб, жевала губами и качала головой. Некоторое время Дмитрий Антонович молча сидел у изголовья, потом спросил:

– Ну, не надумали?

– Нет…

– Зря…

– Кто вас просил рассказывать Наталье Павловне про мою болезнь? – со скрипучим неудовольствием проговорил Кокотов, хотя в душе был благодарен режиссеру.

– Зачем вы так с ней?

– Как?

– Вы бы ее видели! Регина с Валькой даже испугались, валокордином отпаивали. Что вы с ней сделали? Решили напоследок оторваться?

– А она что сказала?

– Она не могла говорить из-за рыданий. Колитесь!

– Я… я… Я не открыл ей дверь.

– Что? Ну вы и садист! Теперь я понимаю, почему утром она уехала с вещами…

– С вещами?

– Да. Агдамыч грузить помогал. Столько сумок и картонок! Знаете, я читал, в египетских гробницах у фараоних археологи находят разного барахла гораздо больше, чем у самих фараонов. Правда, забавно?

– Забавно, – буркнул автор «Преданных объятий»