Вечное возвращение - Николай Иванович Бизин

вполне приметен: выше среднего роста и возрастом много больше сорока, телосложением он был он был тощ и с яйцеобразною головой, которую хорошо украшала сияющая лысина.

Сам по себе (если его не лишать принадлежащей ему по праву роли в предстоящей теодицее) являлся он «бывшим» художником; на его несколько аллергическом лице особо выделялись карие глаза с дивной чистотой взгляда: выглядел он как русская борзая с немного свалявшейся шерстью.

То есть – телосложением (и вычитанием из тела души) был он хрупок (до исчезновения); но – в душевных (и телесных) движениях очень проявлял недюжинную решительность.

– Погоди-погоди! Натали! – обратился он к сидевшей рядом с ним женщине (так восполнился ещё один пробел прошлой жизни: имя женщины). – Натали, ведь я нашего гостя где-то встречал.

Стас – почти насторожился. Художник напряжения не ощутил. Он лишь пришлёпывал пухлыми губами, он вспоминал и вспомнил:

– Да, с ним была дивная женщина! Они проходили мимо. Я встретил эту пару на Вознесенском проспекте и предложил мне позировать.

– И ему – тоже? – могла бы заметить хозяйка застолья (это она сидела рядом с памятливым говоруном); но – лишь безразлично прокомментировала:

– И прекрасная модель, разумеется, тебе отказала, – хозяйка могла бы добавить: во всём; но – это был бы перебор (даже для дружеской шутки).

Потому хозяйка разговор перевела:

– Потом, когда это ты отыскал в себе дар портретиста? Ты ведь замечательный пейзажист.

Бывший художник (как оказалось, изобразитель перспектив природы) – как не слышал:

– Да, я испытал к ней влечение художника, если вы все способны это понять. Её непередаваемый облик – казалось, он мог быть преображен и мог обрести другую природу (вот как слово в стихе)! Особая женщина.

Здесь говорун негаданно подавился (а у Стаса измени лось лицо); говорун сказал «особая» – вместо «особенная»; казалось бы – ничего не значащая подмена природ (такая же, как если «настоящее» – одновременно заместить «прошлым» и «будущим»); но – нищета смыслов (в толпе помыслов) не бесконечна.

– Простите, – сказал, отдышавшись, художник и опять потребовал у хозяйки:

– Но всё же, Наталия (которая – всего лишь почти Гончарова и никогда – Грушенька или Настасья Филипповна), изволь с нами объясниться.

На эту сентенцию хозяйка (Стас посчитал бы её Хозяйкой Медной Горы, если бы не полагал её плоть дряблой) согласно кивнула:

– Да, случайные люди до сих пор были у нас редки, сам понимаешь; и этот «новый» человек здесь гость, причём – не пустым случаем объявился, – она сидела рядом со Стасом (а встречала ли она его и сама ли усаживала – не суть важно, ибо всё – кажущееся); но – она уверенно улыбалась и уже положила горячую сухую ладонь свою ему на ладонь.

Она – уже склонила (или только собиралась) узкое (хотя уже несколько одутловатое) лицо ближе к его дыханию (которого почти не было); её темные (с какой-то сигаретной проседью) глаза были очень внимательны; но – она – всё сейчас успевала.

Объясняясь с художником, она легко (внутри своих объяснений) отступила – и произнесла ремарку для Стаса:

– Оттого я и посадила вас рядом, знала, что кто-нибудь из моих ревнителей обязательно учинит вам турнир.

– Поэтический турнир в Блуа?

– Вы знаете несравненного Виллона Франсуа (она произнесла, как произносил Мандельштам), сие впечатляет.

Стас (делая свою ремарку в ее ремарке) улыбнулся:

– Лично нет, но – если бы захотел, пожалуй.

– Это вряд ли, – могла бы сказать ему его смерть (ведь рядом с ним была женщина – смерть вполне могла бы её облик примерить); но – не сказала, а тоже улыбнулась действительно женской улыбкой:

– Это вряд ли, он сейчас там, откуда подобным тебе его никак не извлечь.

Смерть многое могла бы сказать (а не только повторять Волланда); но – не сказала, поскольку её рядом с ним не было (она была в нём). Заговорила женщина:

– Если вы знаете Виллона, тогда вам известно, что на том турнире он победил.

Он не стал ее перебивать и молча ответил:

– Это пустая известность; как и то, что (уже после победы) он победил и свою победу: оставил сытую жизнь во дворце и пустился бродяжить – что тоже было вполне бессмысленно.

Она (почти) услышала. Она (почти) понимала, что ему нет никакого дела до их жизней. Она улыбалась (всё ещё горделиво); но – уже напряженно и беспомощно. Она попыталась освободить свою (и уже не свою) руку, которую сама положила на его ладонь.

– Что вы делаете, ведь все же смотрят!

– Пусть видят (если умеют видеть); действительно, устройте нам турнир, где я предстану приглашенным на него трубадуром; но – главное: что будет наградой победителю? Быть может, утоление жажды?

Имел ли он в виду то озеро Зверя в Уруке (и свидание на его берегах), осталось не прояснённым – поскольку дальнейшие его слова (заключённые в двух предложениях всем этим людям за столом) описывали всю историю человеческой (смертной) плоти:

– Действительно – я давно изнываю от от жажды над ручьем. Или наградою будет nova vita?

Он говорил им лютую правду (и улыбался). Потом – он улыбнулся ещё (и люто солгал):

– Быть – может, значит – будет.

Женщина поощрительно усмехнулась:

– Ах, вы и в Алигьери сведущи! – она имела в виду новую жизнь; но – не было у неё (никакой) новой жизни.

Она была тонкой, легкой и высокой. Лет ей было основательно за сорок; но – значения (никакого) это не имело.

Главное: на сердце у нее не было (ничего) настоящего; но – и не могло быть; да он и не собирался забирать у неё богатства её нищеты – которое она понимала несчастьем своим); да он и не смог бы ничего забрать (ни прошлого, ни будущего).

Зато – (оказываясь нотой «да» и отказываясь от ноты «нет» – за неимением альфы с омегой) он собирался утвердить себя в настоящем; чувствовала она или нет (какое-то загнанное выражение металось всё же в её глазах); но – ей никогда не будет дано понять, насколько опасен ее необычный сосед (и насколько обычна