50-х, — всеобщего энтузиазма и подъема духа от бодрящей радости победы. Настроение совпадало с оптимизмом и уверенностью самого молодого автора, офицера, участника недавних боев. Теперь же, тридцать лет спустя, с высоты своей нынешней умудренности и умудренности своего времени. Ахтанов вновь пишет о войне, рассматривая ее совсем в другом ракурсе — в кругу философских проблем. Спохватившись, что за величие целей и идей часто упускают из виду духовный и нравственный климат общественной жизни, что грандиозные перемены и нашествие цивилизации на нас угрожают обезличиванием, полнейшим беспамятством или уродливым развитием личности, искусство забило тревогу. Счет ведется теперь на такие потери, которые прежде казались неизбежными и незначительными. Что касается жанра военной прозы, то здесь можно увидеть, как на передний план в нем стали выступать темы, бывшие прежде на обочине интересов, сопутствовавшие основной. Такое смещение фокуса мы находим в «Свете очага». Ахтанов раздвигает пространство и время смятой, раздавленной действительности, где царят хаос и безумие, где обесценены прежние ценности: справедливость, гуманность, сама жизнь — неумолимой волей военной машины. Войну он судит миром, ибо в мирной жизни человек не способен поверить в войну, признать ее диктат над своими поступками. Она — химера, страшная сказка, которая обязательно рассеется с наступлением утра. Фигура Назиры, столь необычная в военном произведении, многофункциональна, многозначна и в каждом значении выявляет чужеродность войны существованию человека. Назира не просто мать, она — олицетворение жизни. Она являет собой классический тип в литературе — тип простодушного человека, восстанавливающий первоначальный замысел порядка вещей, моментально реагирующий на малейшую несообразность, противоречие в происходящем. Неопытная, только познающая этот мир женщина чувствует боль другого или его фальшь, неправду. Она не делит своих товарищей на героев и рядовых. В ее любящем, сострадательном взоре они все уравнены. Все они для нее — близкие, единственные люди, которым пришлось пройти через непосильные испытания, отрывая от себя что-то дорогое, падая, вновь с трудом поднимаясь к своему подвигу. Были и предатели, было вполне определенное к ним отношение. Но вот появился в партизанском отряде, куда попадает после долгих мытарств Назира, славный паренек Прошка. И выясняется, что отец паренька — тот самый полицай Усачев, чьи руки в крови расстрелянной гитлеровцами деревни. Партизаны схватили его и казнят. Какие высокие слова, какие доводы разума помогут Прошке справиться с живой болью, которую он испытывает, переступая через не нами придуманные узы крови, законы родства? Назира всем сердцем откликается на смятение и отчаяние паренька. Сочувствует этой боли и автор, отнюдь не ратующий за то, чтобы с бездумной легкостью отрекаться от всего на свете во имя идеи. Его здесь интересует нечто другое. Да, в войну люди проявили удивительное мужество и силу духа, которая побеждала любые другие чувства. Но пусть героизм остается героизмом, Ахтанов сожалеет о том, что обстоятельства властно требовали когда-то этого героизма и жертв, а также жизней миллионов и миллионов. Прошка, Касымбек, муж Назиры, подруга ее Света — Назира всех их любит и жалеет, зная, что никак ей не уберечь их ни от войны, ни от судьбы. Пользуясь старинным выражением, мы читаем в их душах, благодаря той родственной, чуткой нежности, с какой относится к ним эта простая, бесхитростная натура, и видим, как из тягчайших мук отречения от своего естества рождалось то великое, что было частицей священного народного гнева. Это не умаление подвига, а протест против вопиющей несправедливости войны. По неслыханной милости случая вновь обрел жену и сына, рожденного в лесу у партизан, Касымбек и вместе со счастьем нажил новое испытание — ходить на задания и каждый раз заново отрываться сердцем от такого нереального здесь, в этой обстановке, живого очага тепла и нежности. Герои Ахтанова принадлежат в основном к той категории людей, о которых писали: погиб смертью храбрых. Не приходится сомневаться в их мужестве. Но почти незначительное изменение угла зрения — и вот уже представление о всей мере проявленного этими людьми мужества и стойкости духа сохранено, но при этом главным становится другое — страдания, которыми была оплачена эта победа над собою, чувство протеста и безмерной тоски, с каким живое отрывало себя от жизни и прощалось со всем, что ему дорого, не раз, не два, а долгих четыре года. Естественно, это мужество имеет мало общего с безукоризненной четкостью книжного образца. Допустим, как произошло с тем же Касымбеком? Нелепая оплошность — забыл бикфордов шнур в вещмешке убитого товарища, а тут идет состав, который надо взорвать. И остается одно — применить зажигалку, а значит, взорваться самому тоже. В считанные секунды, когда надо принять жестокую безысходность ситуации, всплыла вдруг мысль о жене, о сыне, и злосчастное естество подвело, не захотело подчиниться такому насилию над собой. И снова Назира бесхитростно рассказывает, как казнил себя ее родной человек за минуту слабости, как, превозмогая страх, поселившийся в нем после того случая, с мрачной одержимостью рвался навстречу новым опасностям и встретил-таки свою погибель. Каждый боец, каждый образ этой книги должен был стать, по замыслу автора, символической фигурой протеста против нечеловечности той реальности-химеры, подчинявшей все здоровое, прекрасное своим страшным законам.
Подвиг, не важно, большой был это подвиг или поскромнее, совершен, и человек погиб с честью, защищая Родину, а это заслуживает всяческого уважения и благодарности потомков. Что можно добавить к этому? Вся наша победа держалась на подобных подвигах. И не обвинишь войну в Прошкиной драме, не проклянешь ее, разделившую отца с сыном: была подлость в натуре самого Усачева-старшего. И всякий погибший на войне тоже ведь оставлял после себя семью. Так из-за чего же беспокоить здесь себя писателю, не праздны ли его переживания по поводу выбора там, где абсолютно четко были расставлены добро и зло и не могло быть у человека никаких мучительных колебаний за и против, разве что неизбежная боль? Но разве здесь не сказывается просто характер времени, как свою главную проблему вынесшего, поднявшего уязвимость и драматизм существования венца творения — человека, его напряженное внимание и сочувствие всякой боли, коль скоро она неотделима от пути человека в мире?
В романе есть еще один образ, в котором с проникновенной силой выразилась неизбывная драматичность, хрупкость и сложность сплетения страстей, движущих человеком, — это подруга Назиры по гарнизону и по скитаниям в лесу после неудавшейся эвакуации Света. Ее прелесть и
