Нам нужно поговорить о Кевине - Лайонел Шрайвер

– Ладно, – натянуто сказал ты, убирая объективы в футляр. – Занесено в протокол.

Так же резко, как он взорвался, Кевин тут же вновь закрылся и опять превратился в самодовольного, лишенного воображения десятиклассника, который готовится к еще одному скучному дню в школе. Я видела, как он отгораживается от твоих задетых чувств – еще одна вещь, которая, я думаю, его не интересовала. Минут пять никто ничего не говорил, а потом мы постепенно снова притворились, что это самое обычное утро, и не упоминали о вспышке Кевина, как вежливые люди должны притвориться, что не заметили, как кто-то очень громко пукнул. И все же запах остался – не столько газа, сколько бездымного пороха.

Несмотря на то что мне уже нужно было поторапливаться, я попрощалась с Селией дважды. Я наклонилась, чтобы причесать ее волосы, сняла последний кусочек засохшей корочки с ее нижних ресниц, напомнила ей, какие учебники она должна взять с собой сегодня, а потом заключила ее в долгие крепкие объятия; однако после того как я повернулась, чтобы собрать свои вещи, я заметила, что она, охваченная печалью, все еще стоит там, где я ее оставила, а руки ее неподвижно торчат по бокам, словно она испачкалась «сухогрязью». Поэтому я подхватила ее под мышки и подняла, хотя ей почти исполнилось восемь лет и держать ее на весу было тяжело для моей спины. Она обхватила ногами мою талию, уткнулась головой мне в шею и сказала: «Я буду по тебе скучать!» Я сказала, что тоже буду по ней скучать, хотя в тот момент я понятия не имела, насколько сильно.

Возможно, ты был расстроен внезапным выступлением Кевина и нуждался в безопасной гавани, поэтому твой поцелуй на прощание на этот раз был не таким, как всегда: вместо того чтобы рассеянно клюнуть меня в щеку, ты поцеловал меня лихорадочно, взасос. (Спасибо тебе, Франклин. Я так часто вспоминаю этот момент, что ответственные за него клетки памяти, должно быть, уже побледнели и рассыпались, как ткань на самых любимых джинсах.) Что касается моей прежней неуверенности в том, любят ли дети смотреть, как их родители целуются, один взгляд на лицо Кевина разрешил мои сомнения. Не любят.

– Кевин, у тебя ведь сегодня самостоятельное занятие по стрельбе из лука? – напомнила я ему, стремясь укрепить нашу нормальность и одновременно торопливо надевая весеннее пальто. – Не забудь взять свое снаряжение.

– Можешь на меня рассчитывать.

– А еще тебе стоило бы принять какое-то решение насчет своего дня рождения, – сказала я. – Осталось всего три дня, а шестнадцать лет – это ведь знаковое время, как считаешь?

– В каком-то смысле, – ответил он уклончиво. – Замечала когда-нибудь, что время превращается в бремя, если изменить всего одну букву?

– Как насчет воскресенья?

– Возможно, я буду занят.

Меня расстраивало, что он всегда так усложнял мне задачу быть с ним милой, но мне нужно было идти. В последнее время я Кевина не целовала – подростки этого не любят – так что я легко коснулась тыльной стороной ладони его лба, и к своему удивлению, обнаружила, что он у него влажный и холодный.

– У тебя лоб влажный. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Как никогда, – ответил Кевин. Я уже шла к двери, когда он меня окликнул:

– Уверена, что не хочешь попрощаться с Селией еще раз?

– Очень смешно, – сказала я, не оборачиваясь, и закрыла за собой дверь. Я решила, что он просто меня дразнит. Задним числом я понимаю, что он давал мне весьма здравый совет, которому мне стоило бы последовать.

Я понятия не имею, каково это – проснуться полным такой ужасной решимости. Как только я пытаюсь себе это представить, я вижу, как я переворачиваюсь на подушке и бормочу: Я подумала и решила, что мне неохота, или по крайней мере: К черту, сделаю это завтра. И снова завтра, и снова. Правда, ужасы, которые мы любим называть «немыслимыми», вполне мыслимы, и бесчисленное количество детей, должно быть, фантазируют о мести за тысячи естественных потрясений, которые достаются в наследство десятиклассникам. И не видения или даже недоработанные планы отличали нашего сына. Его отличала ошеломляющая способность перейти от планирования к действию.

Поломав голову, я нашла в своей собственной жизни единственную аналогию, которая может быть таковой лишь с огромной натяжкой: все эти поездки за границу, которые были для меня трудной задачей и которые я на самом деле не хотела предпринимать. Я облегчала себе выполнение этой задачи, разбивая на первый взгляд монументальное путешествие на мельчайшие составляющие. Вместо того чтобы бросать себе вызов в виде двух месяцев, проведенных в кишащем ворами Марокко, я сначала решалась на то, чтобы снять телефонную трубку. Это не так уж трудно. Поскольку на другом конце провода был сотрудник, я должна была что-то говорить, так что я бронировала билет, прибегая к милосердно теоретической природе расписания авиарейсов на столь чудесно отдаленные даты, что казалось – они никогда не настанут. Но вот билет приходит по почте: план становится действием. Я решалась на покупку книг по истории о Северной Африке; потом я решалась упаковать чемодан. Трудные задачи, разбитые на мелкие части, были преодолимы. Пока, после того как я решалась сесть в такси и пройти по коридору в самолет, не становилось уже слишком поздно, чтобы давать задний ход. Большие поступки – это множество маленьких поступков, совершенных один за другим, и должно быть, именно до этого додумался Кевин: заказывал велосипедные замки, крал школьные бланки, поочередно укладывал эти замки в рюкзак. Позаботься о составляющих, а сумма их частей постепенно раскроется как по волшебству.

Что касается меня, то в тот четверг – все еще самый обычный четверг – я была занята: мы спешили, чтобы успеть к назначенной типографиями дате. Но когда выдавалась свободная минута, я все же размышляла о странной утренней вспышке Кевина. Примечательным было то, что в его гневной речи отсутствовали всякие типа, то есть, как бы, вроде как, которые обычно пестрили в его сносной имитации речи нормального подростка. Вместо того, чтобы криво сутулиться, он стоял прямо и говорил всем ртом, а не одним его углом. Конечно, я была огорчена тем, что он ранил чувства своего отца такой несдержанностью, но тот юноша, что делал эти суровые, прямые заявления, казался весьма не похожим на того мальчика, рядом с которым я жила изо дня в день. Я обнаружила, что надеюсь на то, что мы с ним встретимся снова, особенно в такое время, когда душевное состояние этого незнакомого мне сына будет более приемлемым – маловероятная перспектива, в ожидании которой я продолжаю жить и сегодня.

Около 18.15 за дверями моего кабинета поднялась какая-то суета, какая-то заговорщическая скученность; я приняла ее за дружелюбный обмен сплетнями, которому сотрудники предавались перед тем, как разойтись по домам. Как раз в тот момент, когда я пыталась смириться с тем, что буду весь вечер работать одна, Роуз – их избранный представитель, полагаю, – нерешительно постучала в мою дверь.

– Ева, – серьезно сказала она, – ваш сын ведь учится в старшей школе Гладстона?

Новости уже были выложены в Интернете. «Опасаются, что в результате стрельбы в старшей школе Гладстон есть погибшие». Было неясно, кто стрелял и сколько учащихся пострадали. Преступник пока неизвестен. На самом деле новостная сводка была невыносимо краткой. «Сотрудники охраны» случайно обнаружили «зрелище кровавой расправы» в школьном спортзале, в который полиция сейчас «пытается получить доступ». Я точно знаю, что разволновалась, но совершенно ничего не понимала.

Я тут же позвонила тебе на мобильный, выругавшись, когда оказалось, что он отключен. Ты слишком часто это делал: ты дорожил никем не нарушаемым одиночеством в своем внедорожнике, пока колесил по Нью-Джерси в поисках коров нужного цвета. Я могла понять, что ты не хочешь слышать представителя компании «Крафт» или твоих надсмотрщиков с Мэдисон-авеню, но ты мог бы подумать о том, чтобы включить его ради меня. Какой тогда смысл иметь эту чертову штуку? Я начала дергаться. Я позвонила домой, но там сработал только автоответчик: стоял чудесный весенний вечер, и Роберт, несомненно, повел Селию играть во дворе. То, что к телефону не подошел Кевин, заставило мои внутренности сжаться, но я лихорадочно убеждала себя в том, что он мог улизнуть из дома с Ленни Пью, с которым он необъяснимым образом наладил отношения после слушания по делу Пагорски. Возможно, торговля