Банда из Лейпцига. История одного сопротивления - Иоганнес Хервиг

– Кто-нибудь видел Пита? – спросил Рихард. Все пожали плечами. – Ну тогда давай начнем, – сказал он, обращаясь ко мне.

Мы соединили крест и большие колья веревками. Потом поставили всю конструкцию вертикально и последовательно соединили полотнища. Они были из плотной черной ткани. На каждом из них были нашиты узорчатые полоски, украшенные красно-синими символами – волнами, мечами, дикими животными. Рихард объяснял мне каждый шаг. Когда мы натягивали последнее полотнище, из леса донесся страшный треск. Это Пит продирался сквозь ветки, таща на себе метровое бревно.

– Знатный колышек приволок, – съехидничал Рихард.

Пит сгрузил бревно, которое с глухим шуршанием покатилось по земле. Мне пришлось отскочить в сторону, спасая ноги от махины. Пит сел. Закинув руки за голову, он потянулся и расплылся в улыбке, глядя на нас.

– Скамейка, – сказал он. – Какая «кота» без скамейки?

Теперь и я усмехнулся.

8

День потихоньку, словно на цыпочках, сходил на нет, растворяясь в красноватом мареве. Мы обошлись незатейливым ужином. Жара все еще чувствовалась, проникая во все поры, и отбивала всякое желание набивать живот.

– Не знаю, как вы, а лично я собираюсь искупаться, – сказал Эдгар через некоторое время, вытер руки после еды и скрылся за кустами.

Все по очереди поднялись и последовали его примеру. Хильма пошла переодеваться в палатку. Только Жозефина покачала головой.

– Нет настроения.

Синее озеро манило зеркальной гладью. Но еще более манящей мне казалась возможность поговорить с Жозефиной наедине. Жозефина осталась сидеть на бревне, я пристроился рядом.

– После каникул мне придется вступать в гитлерюгенд. Так считают родители.

Я прислушался к сказанному. Звучало, может быть, не слишком романтично, но меня действительно интересовало, как Жозефине удается совмещать несовместимое – Союз немецких девушек и дружбу с нашей компанией. Мне казалось, что это я очень ловко придумал – начать разговор на волнующую меня тему с себя. Жозефина уже опять закурила. Белые колечки дыма поднимались вверх.

– И что ты будешь делать? – спросила она, глядя на воду.

Постепенно вода поглощала купальщиков – сначала исчезали ноги, потом бедра, потом грудь. У Генриха уже торчала только голова.

– Не знаю, – ответил я. – У меня вроде как нет выбора. Родители хотят, чтобы я поступил в университет. Надеются, что из меня выйдет толк, как говорится.

Жозефина кивнула.

– Понять можно, – сказала она и потушила окурок, присыпав его землей.

– Они у меня никакие не нацисты, – продолжал я. – Скорее наоборот. Особенно отец. Раньше все было по-другому. Он был в Рейхсбаннере и защищал Веймарскую республику. В прямом смысле боролся за нее, насколько я знаю. – Я провел рукой по бревну. – Хотя я знаю немного. Он особо не рассказывает об этом. У нас в семье вообще мало разговаривают. – Жозефина опять кивнула. – И ничего не происходит. Если он не на работе, то сидит дома. Читает газету. Слушает радио. Вот и все.

Мы смотрели на озеро. Там как раз начался поединок «всадников»: Хильма взгромоздилась на плечи Генриху, Эдгар оседлал Рихарда. Сражение шло под оглушительный хохот и визг.

Пит лежал на берегу, у самой кромки, засунув пятки в воду. Чуть приподнявшись на локтях, он наблюдал за происходящим.

– Знакомая картина, – отозвалась Жозефина, помолчав. – Великое молчание, у нас дома то же самое. Но все равно тебе есть чему радоваться. Мои-то родители боготворят национал-социализм. – Она рассмеялась, но смех ее был каким-то безрадостным и тусклым. – Это им помогает.

Я уже собрался было уточнить, что она имеет в виду, но Жозефина не дала мне задать вопрос.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом. А что, если тебе вступить в гитлерюгенд и делать только минимум необходимого? Лично я действую по такому принципу. – Она рассмеялась и как будто немного оживилась. – У нас в отряде вообще никакой дисциплины, сплошной разброд. У других бывает иначе.

Громкий «плюх» прервал наш разговор. Эдгар свалился в воду, поединок закончился. Эдгар вынырнул, отфыркиваясь, – изо рта и ушей разлетались брызги, как будто он превратился в фонтан.

– Ну не знаю, – сказал я. – Дело не только в этом. У нас в школе вообще… – Я посмотрел на Жозефину. «Продолжай», говорили ее глаза, потемневшие от сгустившихся сумерек. Я задумался. Потом все же продолжил: – Началось все с учителей. Один за другим они стали исчезать. Года три назад. Я тогда не придал этому особого значения. Как-то не задумывался. Меня это не касалось. По крайней мере, напрямую не касалось. Но потом дело дошло до учеников. Некоторым приходилось несладко, одному из моих лучших друзей доставалось по первое число. Его звали Пауль, Пауль Зелигман, отличный парень. В детстве мы с ним чего только не вытворяли, бегали, например, по домам и замазывали глиной звонки, ну и всякое такое, понимаешь? А по пятницам я чуть ли не каждую неделю у них обедал! – Я замолчал. Остатки дневного света растворились на горизонте, уступив место ночи, сверкавшей черным мрамором. Каждую секунду в небе у нас над головой появлялись сотни новых звезд. Лицо у Жозефины было совершенно спокойным, и я решил рассказать ей все.

– Он был евреем, и потому, считай, вне закона. Второсортная личность. Самой гнусной была вся эта мелюзга из «Юнгфольк»[25]. Знали, что Пауль никогда пальцем не тронет человека в форме, тем более что он был старше. И вот однажды они облили его скисшим молоком. Вылили прямо на голову. Посреди школьного двора. Под радостные вопли собравшихся. А я стоял рядом.

– И что было потом? – спросила Жозефина.

– Пауль убежал. Я не мог осуждать его за это. На следующем уроке он отсутствовал. На другой день тоже не пришел. Я отправился к нему, но мне никто не открыл. Только через несколько дней соседи рассказали по секрету, что Зелигманы уехали за границу. Похоже, готовились уже давно.

Хильма с Эдгаром выбрались из воды, мокрые как губки, хоть отжимай. Посторонние слушатели мне были не нужны, и я закруглил разговор.

– Ну вот и все, – сказал я. – Вот так я, наверное, и запомнился Паулю. Как я стою и ничего не делаю. Полным идиотом.

Жозефина достала из пачки новую сигарету, зажгла ее и протянула мне. Получился такой поцелуй. Мое сердце распирало от волнения, как распирает от воздуха какой-нибудь цеппелин. Мы сидели и курили.

– Все в порядке? – спросила Хильма.

«Да не совсем, – подумал я. – Хотя, с другой стороны, очень даже в порядке».

Я кивнул. Жозефина промолчала, слившись со светом ночи.

Ясное ночное небо не принесло прохлады. Предложение Хильмы развести костер было дружно отвергнуто. Даже те, кто