Девушка по имени Йоханан Гелт - Алекс Тарн

поры до времени пряталась в тени бетонного навеса автобусной остановки. Наконец в наушнике щелкнуло, и Микин голос сказал:

– Он едет, выходи.

Я прочитала короткую молитву, выплыла на свет и при-швартовалась возле шоссе, выпятив бедро наподобие крутого борта рыбацкого баркаса. Полминуты спустя к перекрестку подъехал пикап «Тойота». Светофор как раз сме-нился на красный, так что сукин сын получил возможность не только увидеть меня, но и хорошо рассмотреть. Тем не менее для верности я еще сделала знак ручкой: мол, подваливай, браток, тебя тут ждут. Мики спрашивал, что будет, если он не остановится, но я даже не рассматривала такой вариант. Чтобы неженатый мужик после двух лет в тюряге не остановился возле девахи с такими вот бедрами? Так не бывает.

И действительно, подонок так загляделся на меня, что не заметил, как включился зеленый, и мне пришлось еще раз помахать ему, чтобы начал двигать мослами. «Тойота» подкатила и остановилась, громыхнув всем своим раздолбанным нутром. На вид она была еще старше водителя. Али Зубейдат, убийца из одноименной деревни, перегнулся через сиденье и высунул в окно свою мерзкую харю. Вживую он выглядел еще гаже, чем на фотографиях.

Что греха таить, я знала, что должна убить его. Я знала это с первой же минуты, едва закончив читать заметку о повешенных девочках и их несчастной матери. Нельзя допустить, чтобы подобная мразь отравляла мир своим дыханием. Чего я в упор не представляла, так это как преподнести свое намерение Мики Шварцу, моему мужу и партнеру. Ведь это я настояла на полном прекращении профессионального киллерства – нашего основного занятия. Я потребовала, чтобы мы с ним навсегда уволились с должностей заместителей Бога, своей волей решающих, кому жить, кому умирать. Я загнала своего бедного Мики в глубокую депрессию, в алкогольный туман, в деградацию и разрушение личности. Как же после всего этого прийти к нему с приговором какому-то занюханному бедуину, которого никто не заказывал по причине его полнейшей никчемности?

Как?.. Как?.. Мучаясь поисками ответа на этот непростой вопрос, я одновременно наводила справки. Женщины, в отличие от мужиков, в состоянии параллельно работать в нескольких направлениях – зачастую прямо противоположных. Ведь сколько бы дураки ни смеялись над нашей женской логикой, ее разнонаправленные векторы неизменно сходятся в одну, нужную нам точку. Выйдя по условно-досрочному, Али получил работу на мусорной свалке. В принципе, он мог бы спокойно проигнорировать решение комиссии по освобождению: никто не стал бы разыскивать бедуина из деревни Аз-Зубейдат, расположенной к тому же в пределах рамалльской автономии, вне юрисдикции израильской судебной системы.

Но подобное тянется к подобному: мусор – к мусору, убийца – к кладбищу мертвых вещей. Да и то сказать: на какой еще заработок мог рассчитывать неграмотный тупой недотепа, презираемый своими же соплеменниками, которые наотрез отказывались включать его в круг привычных бедуинских занятий: воровства, контрабанды, рэкета, бандитизма? На свалке же он получал достойную зарплату, да еще и откапывал в грудах мусора то, что потом подлежало продаже, удовлетворяя извечную тягу своего кочевого народа к открытию иных горизонтов – пусть и мусорных, но заново обнаруженных зорким бедуинским оком.

За два-три дня я узнала о нем все, что нужно, включая расписание рабочих смен, маршруты передвижения и даже номер автомобиля – это был тот же самый пикап «Тойота», который подлец использовал для убийства дочерей. Сохранилась даже стальная рама – виселица, приваренная к кузову специально для этой цели… По-видимому, «Тойота» два года терпеливо дожидалась своего хозяина во дворе его развалюхи – просто потому, что никто другой не позарился сесть за руль машины с такой отвратительной историей.

Я собирала эту инфу, еще не вполне представляя себе, как буду ее использовать, но тут как раз выяснилось, что Микины надежды на звонок шейха Абульабеда окончательно накрылись медным бедуинским тазом, и параллельные разнонаправленные линии моей женской логики в очередной раз сошлись в нужной мне точке.

– Подвезти куда-нибудь? – промычал он, пожирая глазами мою грудь.

– Ага. От полтинника до стольника, – сказала я и шагнула вперед.

В ноздри мне ударила вонь свалки – особенная, не похожая на какие-либо другие запахи. Так невыносимо могло вонять лишь варево из растительной гнили, строительных отходов, кровавых больничных бинтов, птичьего помета, тлеющего картона, взбесившихся химикатов, полуобгоревших трупов кошек, крыс и собак, окаменевших экскрементов, дымящейся пластмассы и еще черт знает каких отвратных ингредиентов – невероятное варево, перемешанное ведьминой поварешкой в адском котле, опрокинутом вверх дном под сморщившимся от омерзения небом. Мне пришлось задержать дыхание и проглотить тошноту. «Ты не имеешь права сейчас блевануть, – приказала я себе. – Вспомни о девочках. Они сейчас смотрят на тебя, смотрят и надеются».

– Дороговато… – он по-шакальи облизнулся. – Шестьдесят за всё про всё.

Ну да. Какая же бедуинская сделка без торговли.

– Та-ак… – протянула я. – Ты уж реши, будем трахаться или торговаться.

– Ладно, садись, – сказал он, распахивая дверцу.

Я подошла поближе и отшатнулась. На сиденье высилась груда вонючего хлама: тостеры, позеленевшие медные тарелки, помятый чайник и клубок проводов.

– Смеешься? В мою задницу столько всего не поместится.

Он ощерился, что, вероятно, означало улыбку, и смахнул свои ценности на пол. Когда бедуин очень хочет женщину, он может пожертвовать даже ржавым чайником.

– Садись.

Судя по тому, что в кабине вонь стала и вовсе нестерпимой, главным ее источником был не мусор, а сам водитель. «Терпи, дура, терпи!» Мы отъехали от перекрестка. Скот не отрывал взгляда от моей груди и молчал, как дохлая крыса со свалки. Сомневаюсь, что он знал достаточно слов, чтобы поддерживать простейший человеческий разговор. Зато штаны в деликатном месте топорщились у него весьма красноречиво. Ишак изготовился к случке. Экая мерзость…

Мне уже приходилось находиться рядом с человеком, про которого известно, что он вот-вот умрет. То есть известно мне, известно Мики, известно снайперской винтовке в Микиных руках, но сам человек не имеет об этом ни малейшего представления. Он со своей стороны продолжает жить, хотеть, потеть, жевать, желать, строить планы на завтра, на послезавтра и на годы вперед. Он предполагает купить новую машину, переехать в другой город, развестись и жениться снова, родить детей, состариться, одряхлеть, долго бороться с раком и победить, поскольку к тому времени найдут надежное средство против этой болезни.

А там – кто знает? – может, вовсе не придется умирать, если часто упоминаемые в новостях «британские ученые» среди прочих своих открытий изобретут эликсир молодости. Он не говорит об этом вслух, он даже не думает об этом постоянно – но эта воображаемая картина, этот уходящий в голубую глубину фоновый задник и составляет основное содержание его жизни. Все действие, происходящее с ним на сцене, совершается на этом фоне и определяется им. Не будь этого фона, лишилось бы смысла и само действие, сама жизнь.

А ты смотришь на него и видишь труп. Видишь сцену без задника, с непроницаемой чернотой вместо фона. И возникает странное чувство, будто ты в театре, а перед тобой актер, изображающий несуществующего персонажа… вернее, не актер, а кукла, потому что актер все-таки знает, что персонажа не существует. Потому что актер, сыграв роль, отправится домой, или в бар, или к подружке, а куклу просто снимут с руки и уложат в ящик до следующей ярмарки. В такие моменты главное – не смотреть в зеркало, ведь там ты увидишь вас обоих и неизбежно подумаешь: а сама-то ты кто? Сама-то ты точно так же… Но тут – слава заместителю Бога-Кукловода Мики Шварцу – откуда ни возьмись прилетает тяжелая снайперская пуля и лишает куклу возможности продолжать, а тебя – необходимости додумывать до конца чересчур опасную мысль…

– Сверни здесь, – сказала я. – Далеко не поедем.

Живой труп послушно свернул на грунтовку и проехал еще метров сто.

– Хватит, – сказала я. – Глуши свою тарахтелку.

Он поднял ручник, потянулся к ключу зажигания, и тут я воткнула ему в плечо шприц. Труп ойкнул и схватил меня за руку.

– Пусти! – крикнула я, но подлец держал крепко.

Свободной рукой я сняла туфлю и вдарила ему по роже каблуком – раз, другой, третий… Я лупила каблуком как молотком.

– Пусти! – вопила я. – Пусти, сволочь! Пусти-и-и…

– Бетти, хватит, – голосом Мики произнес за моей спиной Кукловод. – Он уже мертв, ты что, не видишь?

Только теперь осознав, что меня давно уже никто не держит, я спрыгнула на землю.

– Дай воды! Нет, не пить – полей. Полей мне на руки…

Мики лил мне