Константин Романов - Стихотворения

Мой тонет взор в безбрежной вышине,

Откуда ты глядишься в душу мне

Всей красотой нетленного наряда.

В сиянии твоем - что за услада,

И что за мир в отрадной тишине!

Я признаю в сердечной глубине

Власть твоего чарующего взгляда.

Цари, о, ночь, и властвуй надо мной,

Чтоб мне забыть о суете земной,

Пред тайною твоей изнемогая,

И, немощным восхитив к небесам,

Окрепнувшим верни, о, неземная,

Меня земле, к заботам и трудам!

Контрксевиль

18 мая 1892

III

Здесь, в тишине задумчивого сада,

Опять, о, ночь, меня застанешь ты,

И все одной душа полна мечты,

Что я калиф, а ты Шехеразада.

Последняя нарушена преграда

Меж миром слез и дольней суеты

И царством грез и горней красоты;

Я твой, о, ночь! Меж нами нет разлада.

Ты шепчешь мне про таинства небес,

И словно я с лица земли исчез,

Отдавшись весь твоей волшебной воле.

Калиф внимал красавице своей,

Но ты одна мне рассказала боле,

Чем в тысячу уведал он ночей.

Штадтгаген

11 июня 1892

IV

Люблю, о, ночь, я погружаться взором

В безоблачность небесной глубины.

Какая чистота! Как с вышины

Ласкаешь ты лазоревым убором!

Ты так светла, что меркнет лик луны,

Пустыней горнею плывя дозором,

И сонмы звезд бледнеющим узором

Двойной зари сияньем спалены.

О, нежная, прозрачно-голубая!

Гляжу, с тебя очей не отрывая,

Лицом к лицу пред тайною твоей.

Дай от тебя, о, ночь, мне научиться

Средь дольней тьмы душою становиться,

Как ты сама, все чище и светлей!

Новгород

21 июня 1899

V

Нет, не туда, о, ночь, в плененном созерцанье

Взор устремляется, где в ризе золотой,

В огнях и пурпуре сокрылся царь дневной,

Багряным заревом пылая на прощанье.

Усталые глаза хотят красы иной:

Там, у тебя они найдут очарованье,

Где кротко теплится нетленное сиянье

И млеет ясною и томной синевой.

От рубежа небес с его зарей огнистой

Я очи возвожу к твоей лазури чистой

И признаю меж нас таинственный союз.

Тебе, о, ночь, тебе, царице светозарной,

С восторгом радости, с молитвой благодарной

Я умиленною душою отдаюсь!

Стрельна

4 июля 1899

VI

Она плывет неслышно над землею,

Безмолвная, чарующая ночь;

Она плывет и манит за собою

И от земли меня уносит прочь.

И тихой к ней взываю я мольбою:

- О, ты, небес таинственная дочь!

Усталому и телом, и душою

Ты можешь, бестелесная, помочь.

Умчи меня в лазоревые бездны:

Свой лунный свет, свой кроткий пламень звездный

Во мрак души глубокий зарони;

И тайною меня обвеяв чудной,

Дай отдохнуть от жизни многотрудной

И в сердце мир и тишину вдохни.

Мраморный дворец

19 сентября 1904

VII

Какой восторг! Какая тишина!

Благоуханно ночи дуновенье;

И тайною истомой усыпленья

Природа сладостно напоена.

Тепло... Сияет кроткая луна...

И очарованный, в благоговенье

Я весь объят расцветом обновленья,

И надо мною властвует весна.

Апрельской ночи полумрак волшебный

Тебя, мой стих мечтательно-хвалебный,

Из глубины души опять исторг.

Цветущую я созерцаю землю

И, восхищен, весне и ночи внемлю...

Какая тишина! Какой восторг!

Павловск

21 апреля 1906

VIII

О, лунная ночная красота,

Я пред тобой опять благоговею.

Пред тишиной и кротостью твоею

Опять немеют грешные уста.

Так непорочна эта чистота,

Так девственна, что омовенный ею

Восторгом я томлюсь и пламенею.

Как эта ночь, будь, о, душа, чиста!

Отдайся вся ее целебной власти,

Забудь земли и помыслы, и страсти,

Дай пронизать себя лучам луны.

И просветленней, бестелесней ночи,

И мира полная, и тишины,

Ты вечности самой заглянешь в очи.

Осташево

17 августа 1909

БУДДА

Годы долгие в молитве

На скале проводит он.

К небесам воздеты руки,

Взор в пространство устремлен.

Выше туч святому старцу

И отрадней, и вольней:

Там к Создателю он ближе,

Там он дале от людей.

А внизу необозримо

Гладь безбрежная кругом

Разлилась и тихо дышит

На просторе голубом;

Солнце ходит, месяц светит,

Звезды блещут; вкруг скалы

Реют мощными крылами

Над пучиною орлы;

Но красою Божья мира

Муж святой не восхищен:

К небесам воздеты руки,

Взор в пространство устремлен.

Он не слышит, как порою

Грозно воет ураган,

Как внизу грохочут громы

И бушует океан.

Неподвижный, цепенея

В созерцаньи Божества,

Над измученною плотью

Духа ждет он торжества,

Ждет безмолвия Нирваны

И забвения всего,

В чем отрада человека

И страдание его.

С той поры, когда свой подвиг

Стал свершать он, каждый год,

Как шумел крылами в небе

Первых ласточек прилет,

Пташка старцу щебетала,

Что опять весна пришла,

И гнездо в иссохшей длани

Безбоязненно вила.

И в руке его простертой,

Средь заоблачных высот,

Много птенчиков крылатых

Выводилось каждый год.

И уж праведнику мнилось,

Что навеки стал он чужд

Упований и желаний,

И земных страстей, и нужд.

И о них воспоминанья

Отогнать не может он.

Для того ль он мир покинул,

Звал забвенья вечный сон,

Заглушал борьбою с плотью

Всякий помысел земной,

Чтобы пташки мимолетной

Ждать с ребяческой тоской?

Что же ласточек все ждет он

С нетерпеньем из-за гор?

Разве снег еще не стаял?

Разве года нет с тех пор,

Как последние вспорхнули

И, простясь с родным гнездом,

Белогрудые, в тумане

Потонули голубом?

Иль не все еще живое

Страшный подвиг в нем убил?

Или тщетно истязанье?

Или... Чу! не шум ли крыл?

Он глядит: в лучах восхода

Мчится с дальней стороны

Стая ласточек, - все ближе

Провозвестницы весны,

Ближе!.. Но к нему не вьется

Ни единая из них...

Стая, мимо уплывая,

Тонет в безднах голубых...

И у праведника, руки

Простирающего к ней,

Слезы градом полилися

Из померкнувших очей.

Гатчина

8 декабря 1891

Из цикла "В строю"

УМЕР

Умер, бедняга! В больнице военной

Долго родимый лежал;

Эту солдатскую жизнь постепенно

Тяжкий недуг доконал...

Рано его от семьи оторвали:

Горько заплакала мать,

Всю глубину материнской печали

Трудно пером описать!

С невыразимой тоскою во взоре

Мужа жена обняла;

Полную чашу великого горя

Рано она испила.

И протянул к нему с плачем ручонки

Мальчик-малютка грудной...

...Из виду скрылись родные избенки,

Край он покинул родной.

В гвардию был он назначен, в пехоту,

В полк наш по долгом пути;

Сдали его в Государеву роту

Царскую службу нести.

С виду пригожий он был новобранец,

Стройный и рослый такой,

Кровь с молоком, во всю щеку румянец,

Бойкий, смышленый, живой;

С еле заметным пушком над губами,

С честным открытым лицом,

Волосом рус, с голубыми глазами,

Ну, молодец молодцом.

Был у ефрейтора он на поруке,

К участи новой привык,

Приноровился к военной науке,

Сметливый был ученик.

Старым его уж считали солдатом,

Стал он любимцем полка;

В этом Измайловце щеголеватом

Кто бы узнал мужика!

Он безупречно во всяком наряде

Службу свою отбывал,

А по стрельбе скоро в первом разряде

Ротный его записал.

Мы бы в учебной команде зимою

Стали его обучать,

И подготовленный, он бы весною

В роту вернулся опять;

Славным со временем был бы он взводным.

Но не сбылись те мечты!

...Кончились лагери; ветром холодным

Желтые сдуло листы,

Серый спустился туман на столицу,

Льются дожди без конца...

В осень ненастную сдали в больницу

Нашего мы молодца.

Таял он, словно свеча, понемногу

В нашем суровом краю;

Кротко, безропотно Господу Богу

Отдал он душу свою.

Умер вдали от родного селенья,

Умер в разлуке с семьей,

Без материнского благословенья

Этот солдат молодой.

Ласковой, нежной рукою закрыты

Не были эти глаза,

И ни одна о той жизни прожитой

Не пролилася слеза!

Полк о кончине его известили,

Хлопоты с мертвым пошли:

В старый одели мундир, положили

В гроб и в часовню снесли.

К выносу тела в военной больнице

Взвод был от нас наряжен...

По небу тучи неслись вереницей

В утро его похорон;

Выла и плакала снежная вьюга

С жалобным воплем таким,

Плача об участи нашего друга,

Словно рыдая над ним!

Вынесли гроб; привязали на дроги,

И по худой мостовой

Серая кляча знакомой дорогой

Их потащила рысцой.

Сзади и мы побрели за ворота,

Чтоб до угла хоть дойти: