В перспективе - Элизабет Джейн Говард

же просто дразнюсь! Я и забыла, что ты спросонья. Джеффри, ну, так что насчет передумать? Эдмунд будет в восторге – он тебя прямо обожает.

– Придется Эдмунду чахнуть дальше. Нет, Минти, мне пора обратно. Мой отпуск прошел.

– Ну, и когда же ты приедешь снова?

– Как только ты попросишь.

– Честное слово, ты несносен! Ты же прекрасно понимаешь, что это совершенно неправильно. Что ж, буду звать тебя на одни выходные из трех, если это все, что ты себе позволяешь. А теперь на поезд нам придется буквально лететь. Тони, ты не знаешь, куда ушел Уилфрид?

– Полагаю, к себе в кабинет.

Араминта вскочила.

– Идем, Джеффри – времени у тебя в обрез, чтобы попрощаться с ним, ведь это же он хозяин дома. – Джеффри открыл перед ней дверь. – И лучше попрощайся с Тони прямо сейчас, потому что улетать нам придется сразу.

Антония подняла взгляд от газеты.

– До свидания.

– Au revoir, Тони. Надеюсь, скоро еще увидимся.

На это она ничего не сказала и услышала из-за закрывшейся двери голос матери…

– Право же, моя семья… вынуждена извиниться… или витают в облаках, или зарылись в книги…

Оставшись одна, Антония отпила кофе и закурила. Одни выходные из трех! И он будет приезжать, потому что так хочет ее мать: она перестанет этого хотеть, когда найдет еще кого-нибудь, гораздо более доступного, – например, как Джордж Уоррендер или некий юноша по имени Бобби, которые могли приезжать каждые выходные. Такое будущее – уже чересчур для нее, но сейчас она ничего не могла с ним поделать, хотя вдруг осознала, что, если бы сумела помешать Каррану приезжать каждые третьи выходные, ее мать просто стала бы проводить большую часть недели в Лондоне: это послужило бы сразу двум целям – помогло оберегать отца и сократило бы время, проводимое Антонией наедине с матерью. Остатки гнева, вызванного тем, как обошлась с ней мать за завтраком, вспыхнули вновь: эти двое явно обсуждали ее, легко можно было представить, к каким бесчестным выражениям они прибегали. Она помешает ему приезжать – она не ребенок, а взрослый человек, столь же изворотливый и решительный, как они. Закурив еще одну сигарету, она решила пойти к отцу. Она знала, что в случаях столь же редких, сколь и удивительных, ее отец становится абсолютно, непоколебимо упрямым и, если принимает решение по какому-либо поводу, никто и ничто не в силах переубедить его. Ей вспомнилось, как мать хотела разбить теннисный корт под окном его кабинета; в другом случае – завести бедлингтон-терьера; хотела устроить маскарад – еще в Лондоне, много лет назад; отправить Антонию учиться в Швейцарию (последний случай она вспомнила отчетливо и с содроганием, потому что тогда ее ужаснула эта перспектива); ей вспомнились споры, сцены между родителями и то, как мать дулась сутками, но всякий раз, когда отец противился мизерной доле ее требований, была вынуждена в конце концов уступить ему. Значит, надо настроить отца против пребывания у них в гостях Каррана. Выраженная вот так просто задача и впрямь выглядела легкой: у нее не было ни сомнений, ни вопросов о том, как подступиться к делу – при ее степени взвинченности любое действие казалось проще, чем никакое. Она услышала, как отъехала от дома машина, и знала, что отец в кабинете дочитывает газету, прежде чем приняться за работу…

Возле его двери у нее мелькнула мысль: я не продумала толком, что скажу, и тут же явилась другая – если она даст себе время подумать, ей может не хватить смелости.

Он сидел точно так, как она представляла, – положив ноги на скамеечку, курил трубку и читал «Морнинг пост». Когда она вошла, он поднял взгляд и рассеянно улыбнулся ей.

– Ты рано, Антония.

Она с благодарностью заметила, что он всегда зовет ее полным именем, ощутила прилив любви к нему, но он уже собирался вернуться к чтению газеты, поэтому она поспешила заговорить:

– Я хотела попросить тебя кое о чем.

– Да, дорогая? – Он опустил газету, но не отложил ее.

Она молча села напротив – сердце забилось чуть быстрее: как только она начнет, станет легче, но начать было непросто.

– Папа… тебе моя просьба может показаться несерьезной, но… для меня это серьезно.

– Серьезно, – повторил он и отложил газету. После секундного молчания она попросила:

– Пожалуйста, давай больше не будем принимать у нас Джеффри Каррана!

Выждав некоторое время, он ответил:

– Моя дорогая, я здесь ни при чем. Тебе следует обратиться к твоей матери.

– Нет! Вместо нее я прошу тебя.

Он вгляделся в нее, уже начиная хмуриться, и, не проявляя подлинного любопытства, осведомился:

– Почему ты не хочешь, чтобы он гостил у нас?

– Он мне не нравится. – Она помедлила в поисках слова, которое произвело бы впечатление на отца. – У меня к нему глубокая неприязнь.

Интереса он и теперь почти не проявил.

– Эта причина не кажется мне весомой. Он и так приезжает сюда не слишком часто, разве нет? Насколько помнится, некоторое время я здесь его не видел.

– Да, его не было. Но теперь его снова пригласили, причем довольно скоро, и я знаю, что он приедет.

– Что ж… когда это произойдет, разве ты не можешь держаться особняком и оставить это злополучное мнение при себе?

– Папа, ты не понимаешь! Дело не просто в том, что я о нем думаю, а в том, кто он… каковы его поступки, – поправилась она.

Его трубка погасла; он старательно раскурил ее, прежде чем с обреченным видом спросить:

– И каковы же эти поступки?

– Он загоняет лошадей до седьмого пота и не охлаждает их как полагается, – ею овладевало отчаяние, – и пьет слишком много, и играет только на деньги. Помечает страницы в книгах, загибая уголки, и захлопывает их, – добавила она – может, хоть это проймет отца. – Но она уже поняла, что нет, не выйдет.

– Ну, дорогая моя Антония, лошади – это, конечно, твоя сфера, и ты должна следить, чтобы он не подвергал опасности их здоровье. Не припомню, чтобы видел его сильно навеселе, а твоей матери нравятся легкие азартные игры. Что еще тебя не устраивало?

– Книги, – беспомощно подсказала она.

– А, да. Согласен, это прискорбная привычка, но поскольку все книги, представляющие какую-либо ценность или интерес, находятся в этой комнате, думаю, я в состоянии уберечь их. Тебе следует учиться терпимости, дорогая моя. Не так давно твое собственное обращение с книгами вызывало вопросы. Я не разделяю твоей неприязни к мистеру Каррану: по-моему, круг его интересов шире, чем у многих наших гостей. Так-то. Давай же перестанем волноваться и устроимся поработать. – И он повернул кресло к своему большому столу.

Разговор окончен,