Создатель эха - Ричард Пауэрс

прогуливается по небольшому участку, и если вдуматься, то это полная хрень, потому что в ночь аварии ему явно не до ходьбы было. Но это же Голливуд. Погода теплая, дождя нет, ветерок по полям носится – можно в легкой куртке ходить. Но Марк дубеет до глубины души – ему жутко холодно, словно он вернулся в февральскую ночь и лежит в канаве, придавленный металлом к разбитому лобовому стеклу.

Наступила очередная степная зима, от которой Карин Шлютер бежала всю сознательную жизнь. В детстве она наслушалась про смертоносную зиму тридцать шестого, когда целый месяц температура держалась ниже ноля, зиму сорок девятого, когда сугробы выросли до двенадцати метров, и о детской метели тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, когда температура в течение дня резко упала на тридцать градусов, превратив людей в застывшие статуи. По сравнению с прошлыми, эта зима обещала быть мягкой. Но Карин боялась, что не доживет до весны.

Все вокруг окрасилось в цвета картона и орудийной бронзы. Последние кабачки и тыквы ссохлись на побегах, все разумные существа сбежали на юг или под землю. Ночи стали длиннее, сумерки окутывали город, едва отступив. Завывания ночного ветра часто не давали уснуть. Мало где на земном шаре воздух может так шуметь. Она пережила традиционную ноябрьскую тоску – чувство, будто упала за ограждение реальности и теперь лежит под непроницаемой небесной пеленой Небраски, пока не придет весна или кто-нибудь ее не обнаружит.

Если бы Карин верила в новоизобретенные болезни, то поставила бы себе сезонное аффективное расстройство. Дэниел предложил посидеть под лампами для растений.

– Все дело в солнце. В количестве дневного света в сутки.

– Хочешь обмануть тело с помощью флуоресцентных ламп? Не очень-то естественно и природно.

Чем короче становились дни, тем чаще она язвила ему в ответ. И не могла остановиться. Он молча, благородно все сносил, что только усугубляло ситуацию. Карин извинялась с помощью любезностей, повторяла, как благодарна за то, что помог ей с работой, самой важной работой, к которой ее когда-либо привлекали. А на следующий день снова срывалась.

Карин позвонила Барбаре, спросила совета.

– Не знаю, что делать. Я могу согласиться на курс препарата и превратить Марка в бог знает кого. Или могу оставить все как есть. Слишком много власти.

Она перечислила опасения Дэниела. Барбара все внимательно выслушала.

– Понимаю, почему твой друг так обеспокоен. Я сама бросила курить, отказалась от кофе и обработанного сахара. И знаю: ты боишься, что вмешательство плохо скажется на Марке. Но я не могу принять решение за тебя. Только посоветовать изучить всю информацию по оланзапину, какую только найдешь…

– Я уже, – отрезала Карин. – Доктор Вебер поставил меня перед фактом и сбежал. Барбара, прошу!

– Не могу ничего советовать. Не имею соответствующей квалификации. Если бы могла, то с радостью сделала бы выбор за тебя.

Карин положила трубку, чувствуя ненависть к женщине, с которой когда-то хотела сблизиться, которой однажды хотела довериться.

Она начала брать больше смен в заказнике. Согласись она заступить на работу не так поздно, отдай себя реке с самого начала, возможно, все было бы по-другому. Карин поручили готовить брошюры для благотворительных вечеров и встреч с администрацией. Снаряды малого калибра во все более отчаянной войне за воду. На передовой, естественно, работали профессионалы. Но она тоже вносила свой вклад, хоть и мизерный. Дэниел старался не комментировать ее неистовое рвение, только ознакомил с материалами исследования, изложил преследуемые цели.

– Нам нужно достучаться до людей, разбудить их, – инструктировал он. – Чтобы мир снова стал реальным.

С Робертом Карин продолжала встречаться, когда тому удавалось выкроить свободное время. Между ними ничего не было. По крайней мере, ничего, что Венди могла бы использовать в суде. Они гладили друг друга по головам. Дэниел как-то рассказал про особые линии на черепе – меридианы, – и она показала их Роберту. Эффект от них мощный, надо только найти. Чем они на пару и занимались часами напролет на берегу озера Коттонмилл, под голыми скелетами деревьев: стоило, чуть надавив, провести по дорожке от надбровных дуг к макушке, как все чувства обострялись. Когда Карин проводила пальцами по линиям Роберта, он откидывался, вскрикивал «Васаби!» и щупал свой пульс.

С каждым днем вечера становились все холодней, но идти им было некуда. В итоге они прогревали ее машину и останавливались на обочинах темных проселочных дорог или в дальнем конце заброшенных стоянок у магазинов складского типа. Его машину они никогда не брали – у Венди слишком острое обоняние. Как говорил Роберт, нюх у нее, как у барсука.

– Мы как подростки, – стонала Карин. – Нет, даже хуже. Черт возьми, Роберт. Я сейчас взорвусь.

Оборвав прикосновения, они возвращались к разговорам. В их возрасте разочарование утоляло лучше удовлетворения. То, что они не переступали черту измены, придавало отношениям значимости. Измена случалась позже, когда они возвращались к своим партнерам.

Карин, к своему удивлению, поняла, что предпочитает разговоры интиму, так как изголодалась по общению. Мнения у Роберта разительно отличались от мнений Дэниела и ее собственных. Рядом с ним и голова лучше варила. Он был расчетливым и обстоятельным, словно крупная версия карманного компьютера, в который часто утыкался. Мог сидеть за рулем припаркованной «короллы» и возиться с портативным устройством, как новорожденный – с развивающей погремушкой. На ее беспокойство по поводу предложенного Вебером препарата он ответил:

– Представь, какие могу быть негативные последствия. Затем подумай, какие есть плюсы. А потом посмотри, чего больше.

– Тебя послушать, так все просто.

– Так ведь все на самом деле просто. Но если хочешь, можно и усложнить себе жизнь. Давай, вперед. Какие еще варианты есть? Два столбца – плюсы и минусы. А потом одна математика.

Ясные суждения сводили ее с ума и в то же время не давали отчаяться.

– Скажи мне, – начал он. Голос прозвучал успокаивающе, словно у опытного репортера, проводившего занятия по обществознанию в младших классах средней школы. – Что тебе мешает начать курс этих таблеток и посмотреть, как они на него подействуют?

– Потом с них будет трудно слезть.

– Трудно для тебя или для него?

Карин шлепнула его, но он и бровью не повел.

– А что, если они сработают?

Роберт заерзал на сиденье, повернулся к ней всем телом. Он не понимал. Да и с чего бы? Карин и сама мало что понимала. Роберт покачал головой, но в глазах отражалось скорее удивление, чем раздражение. Он видел в ней шараду, карманную головоломку.

Карин взяла его ладонь и погладила ее большим пальцем – самый опасный контакт за последнее время.

– Каким он будет если… вернется?

Роберт фыркнул.

– Таким, каким был. Твоим братом.

– Да, но каким именно? Не смотри на меня так. Ты понял, о чем я. Иногда он таким агрессивным придурком становится. Все меня задеть хочет.

Карш пожал плечами –