Песнь дружбы - Бернгард Келлерман

и они добрались до города промокшие до нитки. Вальтер попросил разрешения войти, чтобы немного обсохнуть. Шальке никак не могла ему отказать. «Тише, тише! — говорила она. — Сапожник!» — Но как только Вальтер прикоснулся к ней, она потеряла сознание.

С тех пор Вальтер стал бывать у нее часто — два, три раза в неделю. Он бросал камешки в ее окно. Слыша сквозь сон стук первого камешка, Шальке тотчас же просыпалась, пылая как в огне. Так шло уже несколько недель, она была словно в дурмане и вела себя безрассудно, как девчонка.

Екель? При чем здесь Екель? Нет, ей не в чем себя упрекнуть — ведь в конце концов она не так близка с Екелем, она еще не вышла за него замуж.

Но в один прекрасный день Шальке появилась на улице бледная как мел, а когда на нее залаяла собака, она вскрикнула и от ужаса не могла двинуться с места. Ради бога, что же случилось?

Нечто страшное, нечто ужасное произошло в эту ночь! Шальке и сейчас еще дрожала всем телом. Ночью Вальтер опять был у нее, и на рассвете она проводила его до дверей. «Тише, тише, сапожник!» Но как только она повернула ключ в замке, дверь в сенях распахнулась, и перед нею очутился зобатый сапожник в одной рубахе — голубой нижней рубахе — и уставился на нее выпученными рыбьими глазами.

— Ага! — тихо проговорил он. — Сквозь ночную тишь крадется как мышь!

Он подступил ближе. От него исходил навсегда приставший к нему запах кожи из его мастерской. Шальке окаменела от ужаса и отшатнулась. Она вся еще горела от объятий Вальтера.

Ха-ха-ха! Добродетельная Фрида, которая ходит по улице, всегда потупив глаза! Ну, теперь он ее поймал. Но он ей ничего дурного не сделает, о нет! Напрасно она так дрожит. Он ее не выдаст и вовсе не ревнует к молодому человеку, — для этого он слишком благоразумен. Но если она так ласкова с Вальтером, то почему она так плохо относится к нему? Почему?

Он подошел к ней вплотную и положил свои большие руки ей на плечи. Она почувствовала на щеке прикосновение его бороды и зоба. Как она дрожала! Но не могла произнести ни слова.

И затем он часто замечал, продолжал сапожник, что Фрида всегда возвращается от Шпана с полной корзиной, а когда идет туда, ее корзина всегда пуста,»-он это заметил. Но он и об этом готов молчать — тсс, тсс! — никому не скажет ни слова, только она должна быть с ним немножко ласковей, немножко ласковей, — ну?

Шальке все еще дрожала, потом внезапно окаменела от страха и едва не потеряла сознание. Она погибла — все, все погибло! Все было кончено, и она, не сопротивляясь, прижалась к нему. Он понес ее на руках вверх по лестнице, и лестница трещала так громко, словно собиралась развалиться.

Какого страху она натерпелась! Два дня Шальке была бледна как полотно, но потом красные розочки опять зацвели на ее впалых щеках. Все судьба — что можно против нее поделать? Ничего! Она была совершенно бессильна. А этот сапожник! Да он прямо бешеный! Яркий румянец вспыхивал на ее лице каждый раз, как она вспоминала о нем. Нет, никто в городе не знал ее тайн, так же как и она не знала чужих тайн. Разве она должна вести себя иначе, чем другие?

4

Бабетта поместила Христину в маленькой каморке. Тут стояла простая кровать, а у стены были сложены штабелем доски. Карл не мог их держать в сыром сарае. В каморке было мало места, но ей больше и не нужно было. Она все время лежала.

Первое время Христина почти беспрерывно спала — настолько она была измучена. Да, она прошла долгий путь и устала. Время от времени Бабетта бесшумно приоткрывала дверь, чтобы посмотреть, не сползло ли одеяло. Иногда Христина, почувствовав прикосновение Бабетты, просыпалась и говорила:

— Какая ты добрая, Бабетта! — Больше она ничего не говорила. И Бабетта отвечала:

— Спи, спи, Христина, выспись хорошенько! Спешить тебе некуда.

Спешить? Христина качала головой. Спешить ей некуда, нет. Ее лицо было спокойно и серьезно. Куда девалась странная улыбка, прежде игравшая на ее губах? Улыбка исчезла.

Однажды утром она проснулась с пылающими щеками и горячим лбом. Ее глаза блестели как раньше, тысячи крошечных огоньков вспыхивали в их глубине. Но Бабетте не понравились эти сияющие глаза, — они блестели слишком ярко. «Совсем как глаза ее матери, — подумала она, — когда та слегла в постель, чтобы больше уже не встать».

— Лежи и не вставай, Христина, — сказала Бабетта, — ты больна.

Ах, ходить по снегу в таких тоненьких ботиночках, как тут не заболеть! Да еще в ее положении!

— Попробуй снова уснуть, Христина! Я потом принесу тебе теплого молока.

— Как ты добра, Бабетта! — Но уснуть Христина не могла, она и так спала, должно быть, слишком долго. Ей хотелось видеть Себастьяна. Бабетта принесла мальчика, посадила его на одеяло и принялась ласкать.

— Какой у тебя хорошенький, здоровенький мальчик, Бабетта!

— Скоро и у тебя будет такой ребенок, Христина! — ответила Бабетта и засмеялась.

— Да, да! — Христина закрыла глаза. — Да, Бабетта, скоро, — устало проговорила она.

Она снова лежала одна; проходили часы, и мысли текли в ее мозгу непрерывно и беспорядочно, причудливые и путаные, как во сне. Люди шли вереницей сквозь дождь, на нее неслись автомобильные фары, и нужно было остерегаться, потому что из-под колес автомобиля брызгами летела вода. Слышались звуки оркестра, и она видела ярко освещенную сцену, изображавшую комнату; девушки сидели за прялками, звонко раздавались их голоса. Потом она отчетливо слышала звуки пианино. Это маленький Шойриг в соседней комнате готовился к концерту, который прошел с большим успехом, и он потом пригласил их ужинать. Она видела лица, лица без конца, то вблизи, то издалека, но отчетливо, они смеялись, кричали ей что-то, но слов она не могла разобрать.

Вот этот человек с красивой седой головой, который сейчас снял очки и улыбается ей, — это знаменитый поэт, он написал не меньше десятка прекрасных книг и все же влачит жалкое существование.

Теперь Христина сидела в поезде, поезд шел, шел и наконец остановился. В вагон ворвался мужчина без шляпы. Он бросился к ней. Это был «герцог», ее «герцог». Так она называла его. Он на руках вынес ее из вагона, на глазах у всех отнес в экипаж, и экипаж затерялся среди уличной суеты. «Герцог» не переставая целовал ей руки, а она смотрела на