Алфавит от A до S - Навид Кермани

на его усталость, которая грозила стать хронической, и насладиться прохладным вечерним воздухом. Казалось, окно в его душе распахнулось – он заметно повеселел, приветствовал соседей, среди которых вырос, с неожиданным удовольствием вел короткие повседневные беседы и спрашивал, не хочет ли кто-то присоединиться к нам. Я написала подруге (хотя все еще была на нее зла). Она всегда знает, что рассказать, чтобы заинтересовать моего сына, – о климате, футболе или о том, какая я несносная, – а мне самой больше нечем было его развеселить.

«Я на демонстрации», – ответила она. Сегодня окно осталось закрытым, значит, и мое тоже.

* * *

Или все же нет: когда вечером я несу почту в свою книжную келью, я по количеству конвертов прикидываю шансы на то, что среди них есть что-то приятное – письмо, которое могло бы меня утешить, обрадовать или поддержать после еще одного тяжелого и болезненного дня; может быть, признание, особенно хорошая рецензия или книга, которую я не ожидала, но сразу захочу прочесть. Я приму все, что хоть на несколько минут поднимет настроение. И вот один доктор из деревни или небольшого городка где-то на севере пишет мне, называя своей юной немецкой соотечественницей – юной! немецкой! – и рассказывает, как он ребенком пережил войну. Последний абзац о «недочеловеках», которых нужно было истребить, я опускаю, потому сейчас не могу найти ничего более вдохновляющего или обнадеживающего:

«Те, кто остался от нашей семьи, переехали из Бремена в Мейсен. Мы жили на вилле владельца крупного кузнечного завода. Нам нравились русские военнопленные, и нас приводило в ужас, когда владелец, подтянутый офицер, приезжал и хлестал их плетью. Я тяжело болел и четыре недели провел в больнице и всегда радовался, когда ночью объявляли воздушную тревогу. Тогда русские военнопленные отводили нас в бомбоубежище. Там один из них играл на гармонике. Наше имущество сгорело в Дрездене. Возможно, вы поймете, почему ваша замечательная книга произвела на меня такое сильное впечатление. Большое спасибо».

Я могла бы убрать слово «замечательная», чтобы цитата не выглядела такой наивно-самодовольной, однако правда в том, что, когда кто-то, кому я хоть немного верю, называет мою книгу замечательной, это помогает мне держаться. А мне нужно держаться.

248

Днем, пока я спала, на телефон, который был переведен в беззвучный режим, пришло сообщение о том, что девушка в психиатрической больнице попыталась покончить с собой. Пока я спала, соседка не находила себе места от тревоги, потому что она – мать.

249

Судя по тому, что я узнала сегодня, у Квиринуса Кульмана было то, что мы сейчас называем биполярным расстройством: эйфорические фазы, сменяющиеся тяжелой депрессией. Это состояние может проявляться двумя крайностями: либо одержимость одной-единственной темой, экзальтированность, чрезмерная возбужденность, полное непонимание того, как ты выглядишь со стороны, отсутствие интереса к повседневным делам, даже еда и сон кажутся ненужными отвлечениями, невероятные запасы энергии, видения, слуховые галлюцинации, завышенная самооценка вплоть до претензий на пророчество и избранность, искажение реальности до такой степени, что хочется обращать в свою веру прохожих, обнимать их, падать перед ними на колени. Либо – спад, апатия, самоуничижение, стыд, безнадежность, мысли о самоубийстве, усталость до такой степени, что по утрам не можешь встать с постели и остаешься в ней до следующего утра, но лучше не становится.

Такое состояние характеризуется чередованием безумной активности, стремительных мыслей, слов, шагов, действий, учащенного сердцебиения и резкой потерей сил, замедленностью, ступором, пустотой, безразличием. Типичная болезнь творческих людей – если, конечно, ее можно назвать болезнью, потому что это одновременно и дар, позволяющий в периоды эйфории достигать невероятных высот, развивающий воображение или логическое мышление, но при этом есть риск сойти с ума. В Германии от этой «болезни» страдают от двух до четырех процентов населения, но среди знаменитых певцов и актеров этот процент может достигать двадцати. Она является врожденной, хотя детские травмы могут способствовать ее проявлению и развитию. Среди пророков этот показатель может быть близок к ста процентам.

Для молящейся девушки из нашего квартала мы были просто невежественными. То, что Кульман считал откровением и что приносило ему чистейшее блаженство, сегодня было бы признано тяжелым психозом, обычно вызванным истощением и обезвоживанием, как в пустыне, который привел бы его в психиатрическую больницу. Пока я смотрела в лицо соседки, чей ребенок сошел с ума, мой разум не придумал ничего лучшего, кроме как представить, что в древнем Израиле уже знали о психиатрии. Это само по себе уже болезнь. Таким, как я, лучше оставаться в литературе.

Потеряв веру в академические знания, Квиринус Кульман покидает престижный Лейденский университет, где должен был защитить диссертацию, и отправляется странствовать по городам, пытаясь собрать последователей. Постоянные неудачи его не смущают, напротив, каждая неудача лишь усиливает его рвение. Однако в Лондоне даже те, кто относился к нему с симпатией, отворачиваются от него, когда он объявляет о своем намерении издать новую версию Библии на всех языках мира и, кроме того, в ближайшее время написать 210 книг; вдобавок он утверждает, что каждый день к нему приходят два ангела. Спустя всего два года Европа кажется ему недостаточно значимой, и он решает выполнить пророчество из Откровения Иоанна – обратить язычников, турок и евреев. Однако уже на первом этапе пути, во время переправы в Смирну, решительно игнорируемая реальность оказывается слишком суровой, чтобы ее игнорировать: Кульман сталкивается с проблемами в собственной семье. В письме он сначала осторожно упоминает о некоторых беспорядках, непослушании и склонности к удовольствиям, но потом не выдерживает и взрывается: собственная жена и обе дочери, кричит он, воспринимают святое предприятие как увеселительное путешествие, где они, как жадные Евы, не только срывают запретные плоды, но и поедают их.

В следующем письме Кульман описывает инцидент при высадке на Мальте, который не оставляет почти никаких сомнений в том, что семья устроила заговор, чтобы раз и навсегда избавиться от аскетичного отца. С величайшим трудом ему удается добраться до неожиданно отчалившего судна на маленькой лодке с неумелыми гребцами, при этом из-за неосторожного движения пассажиров в лодке вскоре возникает новая опасность. Кульман мужественно уверяет, что принимает «крест своего дома» на себя, но ничего не помогает. В Константинополе ни султан, ни патриарх не реагируют на его прошения, а проповедь Евангелия на улицах и площадях терпит неудачу из-за того, что Кульман не говорит ни на турецком, ни на еврейском, ни на фарси, ни на арабском. Не обратив ни одного неверного, он возвращается в Смирну, где жена и дочери встречают его с насмешками и издевками. Хуже