Без времени и места - Михаил Чумалов

от большинства своих сверстников, если и употреблял, то только в чрезвычайных обстоятельствах, когда обойтись без них невозможно. Да и в этих редких случаях он предпочитал посылать собеседника по адресу, известному всем носителям русского языка, исключительно на «вы».

Впрочем, Андрей оказался не так уж далёк от истины. Предки Эдуарда, как и большинства представителей армянской общины Ростова-на-Дону, были когда-то переселены туда Екатериной Второй именно из Крыма. Повзрослев и завоевав главные спортивные титулы, Эдик захотел увидеть землю, вырастившую его род. Сейчас он возвращался оттуда, наполненный возвышающими душу переживаниями. Он неторопливо пил чай и вглядывался в просторы за окном, где в растрескавшейся от зноя почве покоились кости его предков. Поезд подходил к Джанкою.

Джанкой. Вокзал

В Джанкое Андрей вышел на перрон размять ноги. Там его внимание привлек невысокого, если не сказать маленького, роста молодой человек, кативший по платформе огромный, почти с него размером, черный чемодан на колёсиках – редкая по тем временам вещь. Ещё примечательнее был сам парнишка, точнее, его одежда. Он был одет по советским меркам очень дорого, но при этом безвкусно и вызывающе крикливо. Все предметы его гардероба были заграничными и отличного качества, но категорически не сочетались друг с другом. Вельветовые штаны цвета морской волны спорили с оранжевыми ботинками на очень высокой, уже вышедшей из моды платформе. Двубортный пиджак в красно-коричневую клетку никак не хотел гармонировать с батником в лимонных разводах. Всё это увенчивала непривычная ещё в те годы красная бейсболка. Двадцатью годами ранее подобным образом одевались стиляги, но в этом случае ни о каком стиле не могло быть и речи. У Андрея тут же нашлось для парня подходящее прозвище – Фарс-Мажор.

Если бы Сергей Ильич проснулся и выглянул в окно, то он с удивлением узнал бы в Фарс-Мажоре того самого спекулянта, у которого он купил накануне лакированные туфли. Ещё больше бы он удивился, если бы узнал, что в чемодане парня плотно уложены пятьдесят пар таких же штиблет.

В среде крымских фарцовщиков Фарс-Мажор, он же Александр Максименко, был известен как Шурик-Каптёр. С детства парень терпел насмешки сверстников из-за малого роста, но сумел компенсировать этот недостаток выдающейся предприимчивостью и пронырливостью. Призванный родиной исполнять воинский долг, он сумел занять хлебную должность каптёра, и она стала началом его будущей карьеры спекулянта. Уходя на дембель, Шурик сумел прихватить с собой несколько комплектов обмундирования, офицерские фуражки и прочую армейскую дребедень, которая мало полезна в быту, но зато имела хороший спрос у иностранцев. Возле гостиницы «Интурист», незадолго до того открытой в Ялте, начинающий «утюг» обменял армейское барахло на поношенные заграничные шмотки и так приобрёл стартовый капитал. Впрочем, он не любил называть себя фарцовщиком или спекулянтом, а предпочитал именоваться бизнесменом. Это слово наполняло его чувством самоуважения и позволяло забыть про малый рост.

Дело шло хорошо. За полгода Шурик наладил сбыт вещей на рынках Симферополя и Южного берега, заработал кучу денег и приобрёл авторитет в спекулянтских кругах. Он обзавёлся «фюрой», то есть иностранной валютой, модно приоделся, как было описано выше, приобрёл те самые оранжевые ботинки на платформе и стал поглядывать на бывших одноклассников свысока в прямом и в переносном смысле.

Но потом предприятие стало давать сбои. Перед московской Олимпиадой «серые пиджаки» устроили у «Интуриста» облаву. На первый раз Шурик отделался профилактической беседой, но попал оперативникам на карандаш. Когда Шурика «свинтили» с товаром во второй раз, был составлен протокол, и статья 154 УК Украинской ССР «Спекуляция» засветила над нашим героем путеводной звездой. Ему удалось откупиться, дело окончилось пустяковым пятидесятирублёвым штрафом, но предприятие становилось рискованным, и Шурик задумался о бизнесе менее публичном и более солидном. Он стал оптовиком.

Он разыскал в Джанкое подпольный цех, в котором крымские татары шили по западным лекалам мужские лакированные туфли. Шили их из всякой дряни, которая к натуральной коже не имела ни малейшего отношения. Шили плохо: туфли разваливались за две недели. Но зато они были чёрными и блестящими, как лунная ночь, и носили на себе лейбл известной итальянской фирмы. Обыватели охотно брали их по сотне за пару.

Бизнес Шурика снова пошёл в гору. Он скупал продукцию джанкойских умельцев оптом по сорок рублей за пару, продавал её через сеть распространителей на крымских рынках и имел сумасшедшую прибыль. Вскоре слава его торгового дома распространилась за пределы полуострова, и он стал получать заказы издалека. По одному из них Шурик и должен был выехать сегодня из Джанкоя восьмым скорым поездом. С собой он имел товар, купленный у татар за две тысячи рублей, половину из которых он занял под проценты у симферопольских торгашей. Оставалось доставить чемодан в Курск, получить за него пять тысяч наличными и – на свободу с чистой совестью и полными карманами.

Всё это я успел рассказать, пока Фарс-Мажор – пусть уж Шурик побудет Фарс-Мажором в этом поезде – катил свой огромный чемодан к шестому вагону, где он выкупил купе целиком. Но вот он уже погрузился, взгромоздил чемодан на верхнюю полку – никуда больше он не помещался – и поезд двинулся на север.

Джанкой – Мелитополь

Захрипела радиоточка, и из неё сквозь помехи прорезался бодрый голос Иосифа Кобзона: «И Ленин – такой молодой, и юный Октябрь впереди». Страна готовилась достойно встретить 65-ю годовщину революции, а после неё – 76-ю годовщину «дорогого Леонида Ильича». Спустя минуту радио закашляло и умолкло.

После остановки двенадцатый вагон постигла новая беда. Борина мамаша, только что закончившая обед, не удержалась от соблазна и сторговала на платформе джанкойского вокзала огромного размера копчёную рыбину, распластанную на две половины. Разложив трофей на столе – рыба заняла его целиком – женщина принялась неторопливо, с безжалостностью хищника отщипывать кусочки рыбьей плоти и отправлять их в рот. Так ягуар, который смог затащить пойманную антилопу на дерево, удобно устроить её в ветвях и теперь уверен, что жертва никуда не денется, не спеша поедает добычу. Движения женщины были механическими, застывший взгляд не выражал ничего, даже удовольствия, как будто она делала постылую, но необходимую работу.

Вагон наполнился пронзительным рыбным запахом. Он был настолько густым и едким, что сразу вытеснил собой уже привычные запахи человеческих тел, скисшего пива и затхлости. Всё вокруг: одежда, постельное бельё, волосы, багаж, переборки, занавески, стаканы с чаем, казалось, что и пейзаж за окном, – запахло копчёной рыбой. Сергей Ильич заворочался во сне. Ему грезилось, будто он проваливается в зловонную яму, наполненную рыбьими потрохами.