Кристина Хофленер. Новеллы - Стефан Цвейг

него и так ласково, так озабоченно спрашивает, не лучше ли ему. И его сестра бывает у него ежедневно, и другие женщины, и все они одинаково милы и ласковы с ним. И все остаются посидеть у него и точно так же рассказывают о пустяках. Они даже слишком долго засиживаются у него, потому что своим присутствием спугивают мечты, отгоняют раздумчивый покой и принуждают его вести пустые разговоры и произносить глупые слова. Он предпочел бы, чтобы к нему никто не приходил, никто, кроме Марго, да и она не более чем на час или на несколько минут, чтобы потом, оставшись и одиночестве, он мог мечтать о ней, без помех, без препятствий, с тихой радостью, словно уносясь на легких облаках, и полностью уйти в себя, отдавшись созерцанию отрадных картин своей любви.

Поэтому иногда, услышав, что кто-то берется за ручку двери, он закрывает глаза и притворяется спящим. Тогда посетители на цыпочках уходят прочь, приглушенно щелкает дверь, и это значит, что теперь он может снова окунуться в теплый поток сновидений, которые ласково унесут его в манящую даль.

И однажды случилось вот что: Марго уже с утра заходила к нему, ненадолго, правда, но она принесла в своих волосах аромат сада – томительный запах расцветающего жасмина – и горячий блеск августовского солнца в глазах. Значит, сегодня ее больше нечего ждать. Впереди долгий, ясный день светлых и сладких снов. Никто ему не помешает, все уехали на прогулку. Поэтому, когда кто-то робко нажимает на ручку двери, он закрывает глаза и притворяется спящим. Но вошедшая – он отчетливо слышит это в чуткой тишине комнаты – не уходит, а, напротив, тихо, чтобы не разбудить его, притворяет дверь. И бесшумными шагами, едва касаясь пола, приближается к нему. Он слышит только легкий шелест платья да скрип, когда она садится рядом. И чувствует сквозь сомкнутые веки, как ее взгляд огнем жжет лицо.

Сердце взволнованно бьется. Кто это? Марго? Конечно, она. Он знает это, но куда заманчивее тайное, глубокое, беспредельное, ни с чем не сравнимое наслаждение – сознавать ее присутствие, не открывая глаз, не видя ее. Что она станет делать? Секунды тянутся бесконечно. Она все еще не сводит с него глаз, она стережет его сон, словно тысячей электрических иголочек покалывает его тягостная и в то же время пьянящая мысль, что вот он, беззащитный и незрячий, отдан во власть ее пытливому взгляду, что стоит ему открыть глаза, и они, словно плащом, оденут испуганное лицо Марго своей нежностью. Но он не двигается, только сдерживает дыхание, которое толчками вырывается из слишком тесной груди, и ждет, ждет.

Однако ничего не происходит. Ему кажется только, что она ниже склонилась над ним и ближе стал легкий запах сирени, легкий, влажный, знакомый запах, исходящий от ее губ. И вот – кровь горячей волной разливается по всему телу – она кладет руку на постель, и рука тихо крадется по одеялу к его плечу. Он чувствует сквозь одеяло легкие, бережные движения, и кровь то отливает, то приливает вслед за ними. Чудесно ощущение этой тихой ласки, которая одновременно волнует и одурманивает.

Плавно, почти ритмически скользит ее ладонь по его руке. Он чуть-чуть раздвигает веки. Сперва видит только багровые круги, облако зыбкого света, потом темные крапинки на своем одеяле, и, наконец, словно откуда-то издали выплывает рука; он видит ее еще очень неясно – узкая белая лодочка, она приближается светлым пятном и снова уплывает. Все шире раскрывает он глаза. И теперь он ясно видит ее всю: белые, как фарфор, блистающие, чуть согнутые пальцы продвигаются вперед, а потом назад, легким, но исполненным живости движением. Пальцы вытягиваются и поджимаются, словно щупальца, и вот уже рука кажется ему самостоятельным существом, точно кошка, которая ластится к вам, маленькая белая кошечка, которая нежно мурлычет, спрятав когти, он не удивился бы, увидев сейчас зеленые кошачьи глаза. И правда, не сверкнул ли чей-то глаз в этой подплывающей белизне? Нет, это блеск металла, сияние золота. И когда рука опять приближается к его плечу, он ясно видит: брелок, свисающий с браслета. Таинственный предательский брелок, восьмиугольный, величиной с пенни. Это рука Марго ласкает его, и в нем тотчас вспыхивает желание прижать к губам нежную, белую, не украшенную кольцами руку. Тут он чувствует ее учащенное дыхание, чувствует, что лицо ее низко склонилось над ним, и нет больше сил лежать с закрытыми глазами, и, сияющий, счастливый, он распахивает веки и устремляет взор в это склоненное лицо, но лицо вдруг испуганно отшатывается.

Теперь, когда она выпрямилась, и тени разлетаются, и свет заливает смятенные черты, мальчик узнает – словно удар тока пронизывает все его тело, – узнает Элизабет, сестру Марго, юную загадочную Элизабет. Не сон ли это? Нет. Он впивается глазами в ее вспыхнувшее лицо, но она отводит взгляд. Она, Элизабет. И внезапно у него мелькает чудовищная догадка, взгляд его жадно скользит по ее руке: так и есть, тот самый брелок.

Снова черные завесы кружат перед глазами. Чувство точно такое, как перед обмороком, но он стискивает зубы – сейчас ему нельзя терять сознание. С быстротой молнии проносится все пережитое, втиснутое в пределы одной секунды: недоумение и высокомерие Марго, улыбка Элизабет, ее странный взгляд, словно прикосновение несмелой руки. Нет, нет, ошибки быть не может.

Остается еще слабый проблеск надежды. Он смотрит на брелок: быть может, Марго подарила его сестре, сегодня подарила, или вчера, или тогда еще…

Но Элизабет уже заговорила сама. Мучительное раздумье исказило, должно быть, его черты, потому что она спрашивает с тревогой:

– Тебе больно?

«Как похожи их голоса», – думает он. И отвечает рассеянно:

– Да, да, то есть нет… Я хорошо себя чувствую.

Тишина. Снова и снова горячей волной накатывает мысль: вдруг Марго подарила ей этот брелок? Он уже понимает, что это не так, но не спросить не может.

– Что у тебя за брелок?

– Да так, какая-то южноамериканская монета, не помню даже точно, какого государства. Нам подарил ее дядя Роберт.

– Нам?

Он затаил дыхание. Сейчас все откроется.

– Ну да, Марго и мне. Китти от нее отказалась. Не знаю, почему.

Мальчик чувствует, как к глазам подступает влага. Он поспешно отворачивается, чтобы Элизабет не заметила слезу, которую теперь не удержать, которая повисла на реснице и вот уже медленно катится по щеке. Он хочет что-нибудь сказать ей, но боится, что голос его прервется рыданием. Оба молчат, боязливо следя друг за другом. Наконец Элизабет встает.

– Ну, Боб, мне