В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

Вечерело. Садилось солнце и косыми своими лучами золотило постройки на берегах. Становилось сыро. Евнух давно уже ушел в каюту, но тройственная компания ничего этого не замечала. Карапет и Николай Иванович забыли даже Глафиру Семеновну, но перед самым Константинополем она напомнила им о себе и, только что пароход отчалил от пристани Скутари и направился к европейскому берегу, показалась на палубе в сопровождении евнуха. Увидав бутылки и стаканы, стоявшие перед мужем, она вспыхнула и стала швырять их в море. Турок разинул рот от удивления и не знал, что ему делать. Видя ее в сопровождении евнуха, он ее принял сначала за турецкую даму и заговорил с ней по-турецки в строгом тоне, но, когда армянин объяснил ему, что это жена их собутыльника, умолк и поклонился.

– Глашенька! Глашенька! Матушка! Голубушка! Зачем так строго? – бормотал коснеющим языком Николай Иванович, испугавшийся рассвирепевшей супруги.

– Надо строго! Без этого нельзя с пьяницами! – отвечала она, схватила опроставшийся поднос и его швырнула в море.

Николай Иванович умолк. Присмирел и турок. Он тотчас же отдал барашковую шапку Николаю Ивановичу, а от него взял свою феску, отвел армянина в сторону и спрашивал его по-турецки:

– Неужели всегда так поступают русские дамы с своими мужьями?

Армянин сообщил турку что-то в оправдание Глафиры Семеновны и сообщил его вопрос Николаю Ивановичу. Тот отвечал:

– Переведи ему, что по-русски это называется: удила закусила.

А пароход входил уже в залив Золотого Рога.

– Можешь ли на своих ногах дойти хоть до верхней площадки моста? – строго спросила мужа Глафира Семеновна.

– Душечка, я хоть по одной половнице пройду… Даже хоть по канату… Я ни в одном глазе.

Он поднялся со скамейки, покачнулся и снова шлепнулся на нее. Жена только покачала головой.

Перед армянином стоял слуга и требовал рассчитаться.

– Давай сюда, дюша мой, золотой меджидие, – обратился армянин к Николаю Ивановичу и, получив деньги, стал рассчитываться с слугой.

Слуга кланялся и просил бакшиш у Николая Ивановича.

– Дай ему серебряный меджидие, и пусть он поминает петербургского потомственного почетного…

Николай Иванович не договорил своего звания. Язык отказывался ему служить.

Вот и Константинополь. Причалили к пристани у Нового моста.

– Ну-с… Ползите наверх, – обратилась Глафира Семеновна к мужу. – А вы, господин хозяин, можете нанять нам извозчика и доставить нас к себе на квартиру? А то прикажите матросу.

– Я, мадам, барыня-сударыня, все могу… Я, дюша мой, совсем не пьян, – уверял Карапетка. – Я, сердце мой…

Он взял Николая Ивановича под руку и стал выводить на пристань.

Через минуту они ехали по мосту в коляске. Армянин сидел на козлах. Супруги ехали молча. Николай Иванович дремал. Но перед самым домом, где они жили, Глафира Семеновна сказала армянину:

– Завтра мы уезжаем в Россию, но сегодня вечером, если только вы хоть на каплю вина будете соблазнять моего мужа, я вам глаза выцарапаю. Так вы и знайте! – закончила она.

ХСVІ

Извозчичья коляска, запряженная парою хороших лошадей в шорах, спускалась по убийственной из крупнейшего камня мостовой к морскому берегу. В коляске, нагруженной баульчиками, корзинками, саквояжами, подушками, завернутыми в пледы и завязанными в ремни, сидели супруги Ивановы. Между собой и мужем Глафира Семеновна поставила две шляпные кардонки одна на другую, сидела отвернувшись от него, по-прежнему была надувшись и не отвечала на его вопросы. На козлах, рядом с кучером, но спиной к нему, свесив ноги в сторону колес, помещался армянин Карапет и придерживал рукой внушительных размеров сундук супругов, тоже взгроможденный на козлы. Супруги Ивановы покидали Константинополь и ехали на пароходе, отправляющемся в Одессу. По дороге попадались им носильщики в одиночку и попарно, матросы, вьючные ослы и лошади, остромордые, грязные собаки.

– Прощай, Константинополь! Прощайте, константинопольские собаки! – проговорил Николай Иванович. – Кошек я здесь у вас совсем не видал, – обратился он к Карапету.

– Нельзя здесь кошкам быть, эфендим, – отвечал армянин. – Как кошки появятся – сейчас собаки их съедят.

Показалось белое каменное двухэтажное здание Русского общества пароходства и торговли с русской вывеской на нем. Николай Иванович опять произнес:

– Русским духом запахло. Прощай, Стамбул!

Глафира Семеновна с неудовольствием крякнула, сморщилась и закусила губу.

– Очень скоро, эфендим, дюша мой, уезжаешь, – начал Карапет. – Много хорошего места еще не видал. Не видал Принцевы острова, не видал гулянье на Сладкого Вода.

– Аминь уж теперь… Ничего не поделаешь. Вон у меня мать-командирша-то скоро собралась, – был ответ.

Молчавшая до сего времени Глафира Семеновна сочла за нужное огрызнуться:

– Пожалуйста, не задирайте меня. Будьте вы сами по себе, а я буду сама по себе.

– Да я и не задираю, я только с Карапетом разговариваю.

– С армянски наши купцы я тебя, дюша мой, не познакомил, а какого теплого люди есть! – сожалел Карапет.

– А для какой нужды хотели вы познакомить его с армянами, позвольте вас спросить, – опять вмешалась в разговор Глафира Семеновна. – Чтобы он до того с ними здесь пьянствовал, что я его без головы в Россию повезла бы?

– Зачем, барыня-сударыня, без голова? Карапет ой-ой как бережет свои гости!.. Позволь тебя спросить, дюша мой, мадам: надул тебя Карапет? Надул Карапет твоего муж? Карапет честного армянин! – воскликнул Карапет и на высоте козел ударил себя кулаком в грудь.

Экипаж остановился около деревянного помоста, ведущего к воде. Супруги начали выходить. Армянин соскочил с козел и рассчитывался с извозчиком. Их окружили носильщики, хватали из коляски их вещи, кричали, показывали свои нумерные бляхи. «Онинджи! Игирминджи! Докузунджу!»[167] – выкрикивали они свои нумера, а один из них, взваливши на плечи их сундук, крикнул по-русски: «Семь, эфендим».

Оказалось, что по помосту, ведущему к пристани, вещи супругов тащили пять человек. Глафира Семеновна шла за ними. Николай Иванович и Карапет остались одни около извозчика. Карапет огляделся по сторонам, вытащил из кармана неполную полубутылку коньяку, сунул ее в руки Николая Ивановича и поспешно сказал:

– Пей, дюша мой, эфендим! Лечи своя голова!

Лицо Николая Ивановича просияло, и он воскликнул:

– Вот за это спасибо! Вот за это мерси! Ты, Карапет, единственный друг!

Он приложил горлышко бутылки ко рту и стал глотать. Армянин продолжал:

– Пей, пей! Карапет знает, Карапет понимает! У Карапет своя такого же жена была. Пей, эфендим.

Сделав несколько глотков из бутылки, Николай Иванович передал ее Карапету, который тоже приложил горлышко бутылки к своим устам, а затем уже с самыми малыми остатками содержимого отдал ее извозчику и, дернув за рукав Николая Ивановича, побежал вместе с ним догонять