Русское кудесничество и чародейство - Иван Петрович Сахаров

что самая большая часть относящихся сюда рассказов основаны на жалком суеверии отчаянного и растерзанного страстями сердца.

Парень влюбился однажды насмерть в девку, которая, по расчетам родителей его, не была ему ровней. Малый был не глупый, а притом и послушный, привыкший сызмала думать, что выбор для него хозяйки зависит безусловно от родителей и что закон не велит ему мешаться в это дело; родители скажут ему: мы присудили сделать то и то, а он, поклонившись в ноги, должен отвечать только: власть ваша. Положение его становилось ему со дня на день несноснее; вся душа, все мысли и чувства его оборотились вверх дном, и он сам не мог с собою совладать. Он убеждался разумными доводами, а может быть, более еще строгим приказанием родителей, но был не в силах переломить свою страсть и бродил ночи напролет, заломив руки, не зная, что ему делать. Мудрено ли, что он в душе поверил, когда ему сказали, что девка его испортила? Мудрено ли, что он Бог весть как обрадовался, когда обещали научить его, как снять эту порчу, которая-де приключилась от приворотного зелья или заговора, данного ему девкой? Любовь, несколько грубая, суровая, но тем более неодолимая, и без того спорила в нем с ненавистью или по крайней мере с безотчетною досадою и местью; он подкрепился лишним стаканом вина, по совету знающих и бывалых людей, и сделался вне себя, чему его научили: пошел и прибил больно бедную девку своими руками. Если побьешь ее хорошенько, сказали ему, то как рукой сымет. И подлинно, как рукой сняло; парень хвалился на весь мир, что он сбыл порчу и теперь здоров. Опытные душесловы наши легко объяснят себе эту задачу. Вот вам пример – не магнетический, впрочем – как, по-видимому, самое бессмысленное средство, тем не менее иногда довольно надежно достигает своей цели. И смешно, и жалко. Немудрено, впрочем, что народ, склонный вообще к суевериям и объясняющий все недоступное понятиям его посредством своей демонологии, состояние влюбленного до безумия не может объяснить себе иначе как тем же, необыкновенным образом. Указание на это находим мы даже в народных песнях, где, например, отчаянный любовник говорит своей возлюбленной, что она ему «раскинула печаль по плечам и пустила сухоту по животу!»

Вот пример другого рода: молодой человек, без памяти влюбившиийся в девушку, очень ясно понимал рассудком своим, что она ему, по причинам слишком важным, не может быть четой – хотя и она сама, как казалось, бессознательно отвечала его склонности. Ему долго казалось, что в бескорыстной страсти его нет ничего преступного, что он ничего не хочет, не желает, а счастлив и доволен одним этим чувством. Но пора пришла, обстоятельства также – и, с одной стороны, он содрогнулся, окинув мыслями объем и силу этой страсти и бездну, к коей она вела, – с другой, почитал вовсе несбыточным, невозможным освободиться от нее. Тогда добрые люди, от коих он не мог утаить своего положения, видя, что он близок к сумасбродству и гибели, – сумели настроить разгоряченное воображение его на то, чтобы в отчаянии искать помощи в таинствах чар: «встань на самой заре, выдь, не умывшись, на восход солнца и в чистом поле, натощак, умойся росою с семи трав; дошедши до мельницы, спроси у мельника топор, сядь на бревно верхом, положи на него перед собою щепку, проговори такой-то заговор, глядя прямо перед собою на эту щепку, и подняв топор выше головы при последнем слове: «и не быть ей в уме-помысле моем, на ретивом сердце, в буйной в головушке, как не срастись щепе перерубленной – аминь», ударь сильно топором, со всего размаху, пересеки щепку пополам, кинь топор влево от себя, а сам беги без оглядки вправо, домой, и крестись дорогой – но не оглядывайся: станет легко». Что же? Благородная решимость молодого человека в этом бестолковом средстве нашла сильную подпору: не веря никоим образом при выходе из дому, чтобы стало сил человеческих на подавление этой страсти, хотя и был убежден, что долг и честь его требуют того, он возвратился от мельницы веселый, спокойный – на душе было легко; вслед за тем он возвратил девице полученную от нее записку нераспечатанною. Так сильно был он убежден, что дело кончено, союз расторгнут, и с этого дня об этой несчастной любви не было более речи!

Сглаз, притка или порча от сглазу, от глаза, недобрый глаз – есть поверье довольно общее, не только между всеми славянскими, но весьма многими другими, древними и новыми народами. Мы ставим его сюда потому, что оно, по народному поверью, близко к предыдущему. Уже одна всеобщность распространения этого поверья должна бы, кажется, остановить всякое торопливое и довременное суждение о сем предмете; хотя всякое образованное общество и считает обязанностью издеваться гласно над таким смешным суеверием, – между тем как втайне многие искренно ему верят, не отдав себе в том никакого отчета. Скажем же не обинуясь, что поверье о сглазе без всякого сомнения основано на истине; но оно обратилось, от преувеличения и злоупотреблений, в докучную сказку, как солдат Яшка, Сашка-серая сермяжка, или знаменитое повествование о постройке костяного дома. Бесспорно, есть изредка люди, одаренные какою-то темною, непостижимою для нас силою и властью поражать прикосновением или даже одним взглядом своим другое, в известном отношении подчиненное, слабейшее существо, действовать на весь состав его, на душу и тело благотворным или разрушительным образом или по крайней мере обнаруживать на него временно явно какое-либо действие. Известно, что ученые назвали это животным магнетизмом, месмеризмом и старались объяснить нам, невеждам, такое необъяснимое явление различным и весьма ученым образом; но, как очень трудно объяснить другому то, чего и сам не понимаешь, – то конец концов был всегда один и тот же, то есть, что мы видим в природе целый ряд однообразных, но до времени необъяснимых явлений, которые состоят в сущности в том, что животные силы действуют не всегда отдельно в каждом неделимом, но иногда также из одного животного или через одно животное на другое, в особенности же через человека. Ученые называют это магнетизмом, а народ сглазом. Стало быть, и тут опять ученые разногласят с народными поверьями только в названии, в способе выражения, а сущности дела они согласны. Как бы то ни было, но если только принять самое явление это за быль, а не за сказку, то и поверье о сглазе и порче в сущности своей основано не на вымысле, а не влиянии живой, или животной,