Молодая жена - Ирина Александровна Велембовская

Гаврюшка – это не звучит. Его и теперь многие товарищи по работе считали Геннадием. Покойная Матрена Яковлевна настоящего его имени или не знала, или просто забыла.

– А что, это имеет значение? – осторожно спросил Гена.

– Конечно.

Маргарита сказала тихо:

– Мария Никоновна, но ведь это действительно он.

Заведующая сберкассой растерянно пожала плечами: она бы и рада, да не имеет права.

– Тем более фамилия у вас такая распространенная…

– За что же я у вас тут три дня мерз? – улыбаясь, спросил Гена.

– Надо же что-то сделать, – уже тревожно сказала Маргарита. Заведующая опять ушла за перегородку и стала звонить по телефону в райфинотдел. Ее долго не соединяли.

– Гена, вы не волнуйтесь, – стараясь не глядеть ему в глаза, сказала Маргарита. – Все будет в порядке.

– Да я и не волнуюсь ни грамма. Что вы, Моричка!

Генина жена Шура, у которой как-никак было законченное среднее, сколько раз учила его, что говорить «не волнуюсь ни грамма» нельзя. Но Гене казалось, что это впечатляющее выражение.

Он стоял у печи, грелся и поглядывал на стенные часы. В два сорок восемь отойдет его поезд, завтра в восемь он уже будет в Москве, ловко минуя турникет в метро, сумеет бесплатно доехать до станции «Багратионовская»…

– Наделал я вам тут хлопот! – сказал он, очнувшись от своих подсчетов.

– Ну что вы! – в один голос сказали сотрудницы. Наймушин то ли действительно совсем замерз, то ли нервы его больше не выдерживали. Он вошел в помещение сберкассы и остановился в дверях.

– Похоже, горим, – сказал ему Гена.

Более растерянного лица он в жизни своей не видел. Того почти трясло.

– Да брось ты! – сердито сказал Гена. – Нельзя же так.

Наконец заведующая вернулась. Из райфинотдела ей дали указание денег по завещанию не выплачивать. Гене объяснили, что он должен обратиться в народный суд для установления свидетельскими показаниями своей тождественности с наследователем. Но это не раньше, чем через полгода, в течение которых может обнаружиться еще какой-нибудь Геннадий Иванович Иванов.

– Заморочили вы мне голову, – сказал Гена. – Суд еще какой-то!.. Не надо мне ничего. Вон ему отдайте. – И он указал на Наймушина.

Заведующая терпеливо повторила Гене: он должен в судебном порядке доказать, что он – Геннадий Иванович Иванов, а потом официально через нотариуса отказаться от вклада в пользу Наймушина. Иначе тот ничего не получит.

При этих словах Наймушин вцепился в Гену, как мать в новобранца.

– Друг! Ты уж не бросай меня, доведи дело до конца. Я ведь для девочки… Хорошая девчонка-то, говорить уж начала. Помоги, друг!

Голубые глаза Наймушина жалобно мигали, на лбу опять проступил пот, как у приговоренного. Гена отвернулся.

«Для девчонки! Небось пропьешь половину, – с горечью подумал он. – Ведь это что за беда на мою голову!» Но в душе уже чувствовал, что и в суд пойдет, и свидетелей туда поведет, и потащится к нотариусу, о котором он раньше знать не знал. Кино, да и только! И все ради чужого дяди в ушанке с грязной тесемочкой.

– Ладно, – сказал Гена. – Большое до свидания всем! До встречи в космосе. – И он вышел из теплого помещения на мороз.

Решил сразу же взять рысь на вокзал. Но еще до угла не добежал, когда услышал за собой:

– Гена! Подождите!

Гена повернулся и побежал обратно, навстречу Маргарите. Только сейчас он понял, что это с его стороны все-таки хамство: мог бы и персонально с ней проститься.

– Гена, у вас есть деньги на дорогу? – запыхавшись, спросила Маргарита.

Он видел, что у нее что-то зажато в кулаке. Купюры, конечно… А может быть, просто носовой платок. Холод-то какой – прямо слезы выжимает.

Гена взял Маргаритину свободную руку.

– Спасибо, Моричка! Билет в кармане – это основное. На прочие расходы, возможно, рубля два и не хватит… Так их у меня всегда не хватает.

В трудную минуту

Началось все это вечером. В районной больнице в Гуляшах уже раздали ужин, няньки собирали тарелки с недоеденной кашей, в палатах стали гасить свет. И тут за воротами просигналила старенькая санитарная «победа».

Привезли женщину. Она шла от ворот по дорожке, пряча в шаль бледное, измазанное кровью лицо, и пожилая санитарка держала ее под руку.

– Драка небось по пьянке, – заметил кто-то из больных, куривших в сенях хирургического корпуса.

– А ну-ка ступайте отсюда, курильщики! – строго распорядилась санитарка, закрывая за женщиной дверь. – Все вам пьянка чуется. Это же Паня – почтальонка с «Горы». Кто ее пьяной-то видел?

Паню завели в приемный покой, врач стал мыть белые жилистые руки, а нянька осторожно разматывала на Паниной голове шаль, по которой пятнами проступила темная кровь.

– Погубила я, наверно, платок? – тихо спросила Паня.

– Что о платке толковать! Скажи спасибо, голова цела осталась. Кто это тебя?

– Прекратите разговоры! – приказал врач.

Пока промывали рану, что-то туда пихали, накладывали швы, Паня сидела не ворохнувшись, только время от времени тихонько говорила:

– Ох, мамочки родимые!.. Да скоро вы там?

Потом ее проводили на койку, и так как Паня вдруг очень ослабела, то нянька сама закинула ей ноги на постель и прикрыла одеялом.

В палате уже все спали. Паня лежала неподвижно, белея забинтованной головой. Нянька оглянулась, нет ли поблизости дежурной сестры, и наклонилась к Пане.

– Спишь, Прасковья? Что это с тобой вышло?

Та пробормотала недовольно:

– Дай уснуть, ради бога… Завтра скажу.

Нянька отошла ни с чем, а Паня задремала, радуясь тому, что боль потихоньку покидает ее голову и можно будет вдосталь поспать: дома-то она всегда поднималась рано.

Но все равно без всякого будильника и петушиных голосов ровно в пять Паня очнулась, сообразила, где она и почему, и уже спать дольше не могла. Взяла со спинки кровати байковый халат, сунула свои быстрые почтальонские ноги в блиноподобные тапки и отправилась в коридор.

– Настя! – позвала она знакомую няньку. – Проводи умыться. Да нет ли у тебя зеркальца какого? Уж я теперь, наверное, очень страшна? Полголовы мне облысили.

Здесь же, в ванной, она решила утолить нянькино любопытство, рассказать, кто прошиб ей голову. Но оказалось, что персонал, дежуривший с вечера, уже все знает: приходил милиционер и рассказал, что Паня разносила вечернюю почту и в одном доме на Березовке, когда стала стучаться, услышала, кто-то охает… Сорвала крючок на двери и увидела, что муж держит за глотку жену и бьет наотмашь. Паня, не скинув даже тяжелой сумки, стала его от жены оттаскивать. Он обернулся, схватил со стола медный поднос и жикнул ее по голове… Но