В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

Подозвали коляску и поехали в ней. Когда проезжали мимо змеиной колонны, Глафира Семеновна сидела, отвернувшись. Подъехали к ободранной колоне, покоящейся на кирпичном пьедестале.

– Это-то колонна Константина? Ну есть что смотреть! – иронически воскликнул Николай Иванович.

– Древность… Глубокого древность тут ценится, – сказал Нюренберг и начал сообщать: – Двадцать пять метров высоты. Когда-то пьедестал этого колонна был обложен в позолоченного бронза, но рыцари-крестоносцы, когда взяли Константинополь, думали, что это настоящего золота, ободрали и увезли с собой.

– Вот дураки-то были! Отчего же они не потерли на камне и крепкой водкой не попробовали?

Нюренберг как-то подмигнул и, смеясь, отвечал:

– Оттого, что не евреи были. Были бы евреи, так не обманулись бы.

– Правильно. Люблю за ответ. Ну, что еще есть смотреть? – спросил Николай Иванович.

– Да уж не знаю, что вам и показать… Старого церковь Святой Ирины…

– Опять мечеть? – воскликнула Глафира Семеновна. – Нет, уж мы и так намечетились.

– Нет, в ней теперь не мечеть, а султанского арсенал.

– Бог с ним. Мы люди не военные. Ведь это алебарды, пики, ружья рассматривать.

– Да вовнутрь туда, мадам, и не впускают. Желаете султанского гробницы посмотреть?

– Вези, вези. Султанские гробницы надо посмотреть, – сказал Нюренбергу Николай Иванович. – Это на кладбище, что ли? Турецкое кладбище любопытно посмотреть.

– Нет, не на кладбище. Это особого великолепного мавзолеум, но там сзади есть и старого кладбище. Это в Стамбул, это на главного улице, это недалеко.

Нюренберг сказал кучеру что-то по-турецки. Тот ударил вожжами по шедшим шагом лошадям, и они помчались.

– Николай Иванович, я есть хочу, – сказала мужу Глафира Семеновна.

– Да и меня позывает. Адмиральский-то час уж давно прошел. А только осмотрим прежде султанские гробницы, да потом и в ресторанчик.

– Отличного есть венского ресторан в турецкого базар. И на ту сторону Золотого Рога переезжать не надо, – откликнулся с козел Нюренберг. – Самого лучшего европейского кухня и самого лучшего турецкого вино.

– Дивлюсь, как это может быть вино у таких людей, которым оно по закону запрещено! – покачала головой Глафира Семеновна.

– О, мадам, что тут закон! Если хотите знать, турки так-то пьют, что русского человеку не уступят, но они пьют так, чтобы никто не видал.

– Стало быть, и свинину и ветчину едят?

– Пхе… Да конечно же… Самого большущего генералы едят, но так, чтоб шеих-уль-ислам не знал, – отвечал с козел Нюренберг. – И ветчину едят, и колбасу едят, и французского содержанки имеют.

Минут через десять экипаж подъехал к усыпальнице султанов Абдул-Гамида I, Мустафы IV и их жен. Это было небольшое красивое здание с куполом, с большими окнами в европейском стиле, но заделанными толстыми решетками. В зеркальные стекла окон виднелось несколько гробниц. У окон останавливался проходящий народ и смотрел на гробницы.

– Можно и из окон кое-что видеть, но вы уж не пожалейте меджидие, и я вас в самого мавзолей введу. За меджидие вы все увидите, – сказал Нюренберг, соскакивая с козел, и стал стучаться в решетчатую калитку, ведущую на двор.

LXXV

– Нет, довольно по мечетям! Эти султанские гробницы та же мечеть, тот же турок, читающий на коленях Коран, те же лампадки с деревянным маслом. Что` мы, мусульмане какие правоверные, что ли, что зарядили по мечетям! – говорил Николай Иванович, выходя из киоска с могилами султанов. – И зачем вы нас, полупочтеннейший, вовнутрь повели, если все эти и султанские, и султанских жен могилы можно отлично видеть, смотря с улицы в окна! Даром только серебряный меджидие за вход бросили, а ведь меджидие на наши деньги больше двух рублей стоит, – упрекнул он Нюренберга.

Тот только развел руками и сказал:

– Все именитого путешественника смотрят.

К мужу подскочила Глафира Семеновна и шепнула:

– Он никакого меджидие за вход вовсе не давал, а сунул старику сторожу какую-то мелкую монету в бакшиш – вот и все. Я видела.

– А с меня взял. Ну да черт с ним. А только уж достаточно по мечетям Магомету праздновать!

Супруги стали садиться в экипаж.

– Сейчас я вас в знаменитого турецкий базар повезу. Там есть хорошего венского ресторан, где и позавтракать можно, – сказал Нюренберг, подсаживая их.

– Какой тут завтрак в четвертом часу! Прямо обедать будем. Я есть как собака хочу, – отвечал Николай Иванович. – А пить еще того больше… Чаю, чаю хочу. С каким бы наслаждением я теперь дал меджидие, чтобы по-человечески, по-русски, настоящим манером напиться чаю, сидя около самовара!

Экипаж мчался по узкой улице. Пешеходы, всадники и вьючные ослы так и шарахались в сторону, чтобы дать ему дорогу. Домишки по улице были маленькие, турецкой постройки, с окнами, расположенными как попало, не в симметрию. Между домишками шли пустыри, обнесенные заборами, а в заборах то там, то сям были временные съестные лавки, сколоченные из досок, с грудами вареной фасоли, кукурузы, белого хлеба, с таганами и кипящими на них на угольях чайниками с кипятком для кофе. И здесь-то, в одной из лавчонок, судьба послала Николаю Ивановичу увидеть русский самовар. Грязный, кое-где позеленевший, он кипел, поставленный на прилавке, точь-в-точь как у нас в России во время каких-нибудь церковных ярмарок в селах, но с тою только разницей, что на нем красовалась надетой та самая медная труба, которая у нас всегда продается при покупке самовара, но никогда не употребляется. Увидал его Николай Иванович и радостно закричал:

– Глаша! Смотри! Наш русский самовар! Вот сюрприз-то! Только заговорил о самоваре, а он тут как тут. Эй, извозчик! Арабаджи! Стой! Стой!

И Николай Иванович вскочил в коляске и схватил кучера за плечи.

– Послушайте, Афанасий Иванович, – сказал он проводнику, – тут самовар, стало быть, можно чаю напиться.

Тот велел кучеру остановить лошадей и отвечал:

– Конечно можно, но я не знаю, хорошо ли будет, если такого именитого господин и с мадам будут пить чай в самого мужицкого кофейне.

– Э, что тут разбирать! Кто здесь нас знает, Глаша! Согласна напиться здесь чаю? – обратился к жене Николай Иванович.

Та замялась.

– Неловко-то оно будет, неловко, – отвечала она. – Вон тут и носильщики едят, тут и погонщик ослов… Ну да все равно!

И она стала выходить из коляски. Вышел и Николай Иванович.

– Эй! Кайнат![148] – крикнул он выскочившему из-за прилавка турку в рваной синей куртке и шароварах и почтительнейше приложившему руку к феске на лбу. – Кайнат! Чаю нам напиться можно? Чаю, чай… Понимаешь?

Нюренберг тотчас же перевел желание Николая Ивановича по-турецки. Турок, радостно оскалив белые зубы, откинул доску прилавка и