В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

с страшными бельмами, другой без руки по локоть. Нищие были настолько жалки, что Глафира Семеновна остановилась и подала им по серебряному пиастру. Николай Иванович купил у старика пару четок и надел их на руку.

– Как настоящие правоверные войдем… с четками… – сказал он жене.

Вот и вход, завешанный кожаной занавеской. Супруги проникли в притвор, и на них пахнуло холодом подвала. На каменных плитах стояли целые ряды соломенных туфель без задков, а около них с небольшим деревянным ларчиком сидел на ковре старик с седой бородой, в белой чалме с зеленой прослойкой и в халате. Тут же вертелся черномазый мальчик в феске. Нюренберг снял с себя резиновые калоши, предложил то же сделать Глафире Семеновне и сдал их мальчику. Так как Николай Иванович был без калош, то ему мальчик подвинул туфли.

– Извольте, ефендим, надевать знаменитого турецкого башмаки и ходить в них, – улыбнулся ему Нюренберг. – Этого закон шейх-уль-ислам требует. Сами виноваты, что не надели своего калоши, и теперь вам снять нечего. А вот мы с вашего барыня без туфель пойдем.

Седобородый старик открыл уже шкатулку, вынул оттуда книжечку и вырвал из нее билет. Нюренберг заговорил с ним по-турецки и подал ему золотую монету. Старику следовало получить за билет серебряный меджидие, и он стал сдавать сдачи с золотого, вытаскивал серебряные и медные деньги из шкатулки, раскладывал их на ладони, считал и наконец подал Нюренбергу. Сдачу принялся считать Нюренберг и недосчитался чего-то. Опять медные и серебряные деньги перешли к старику. Тот сосчитал их, прибавил монетку и возвратил Нюренбергу. Нюренберг опять сосчитал и потребовал еще. Старик не давал. Завязался спор. Начали переругиваться. Старик считал уже что-то по пальцам.

– Послушайте, да скоро ли вы кончите! – крикнул на них Николай Иванович, которому уж надоело стоять и шмыгать соломенными туфлями, которые сваливались с ног.

Нюренберг плюнул и сказал:

– Обсчитал-таки, старого турецкого морда, на два с половиной пиастра! Ох, попы, попы! Самого корыстного народ!

– Да разве это поп? – задала вопрос Глафира Семеновна.

– Ну не поп, так какого-нибудь духовного лицо: турецкого дьячок, турецкого кантор. Пожалуйте, мадам.

И Нюренберг ввел супругов в левую боковую галерею храма.

Масса мягкого приятного света поразила глаз. На первых порах нельзя было догадаться, откуда исходит этот свет, до того искусно скрыты окна. Николай Иванович зашмыгал туфлями и остановился, рассматривая стены и колонны.

– Стены все из мозаики, но замазаны краской, потому что это были образа от ортодокс. Тут самого драгоценного образа из мозаики, но вы не видите их. Они под краской… – рассказывал Нюренберг. – Но сейчас я вам покажу облупившегося краска, и вы увидите лицо. Вот… – указал он на стену.

Действительно, из-за стершейся белой краски сквозил лик иконы.

– Ах, неверные! Ах, варвары! – ахала Глафира Семеновна.

– Самого драгоценного, самого древнего, византийского мозаик! – торжественно произнес Нюренберг и спросил: – Желаете, эфендим, чтоб я рассказывал вам все по порядку, как мы рассказываем английского путешественникам, кто и в котором году построил Айя-София, кто начал, кто докончил, когда знаменитого храм был переделан в мечеть? Желаете?

– Нет-нет. Оставьте, пожалуйста. Не надо этого. Мы где-нибудь в книжке прочитаем, – отвечал Николай Иванович, стоявший перед одной из колонн, отделявших боковую часть здания от части, находящейся под куполом.

Он вглядывался в лепной орнамент, в звезды и видел, что эти звезды переделаны из крестов.

– Смотри, Глаша, как кресты-то в звезды превратили, – указал он жене, сделал шаг и споткнулся.

Соломенные туфли положительно мешали ему ходить, а одна так совсем не держалась на ноге. Он вгляделся и взял ее в руку, оставшись об одной туфле, только на правой ноге.

– Ну а теперь, эфендим и мадам, войдите под самый купол, – приглашал Нюренберг. – Вот где громадного эффект!

Супруги Ивановы сделали несколько шагов, вошли под купол и остановились, пораженные величием.

LXXII

Открылось громадное, на первый взгляд необъятное пространство, брезжущее белесоватым нежным светом и утопающее в выси. Где прорезаны окна – не замечалось, до того они искусно скрыты.

– Фу, какая штука! – произнес наконец Николай Иванович. – Как этот купол строили?

– Больше чем тысяча триста двадцать пять лет назад строили, – отвечал Нюренберг, – а и теперь даже самого знаменитого архитекторы удивляются, как его строили.

– Непонятно, как такая масса держится и не упадет, – удивлялась Глафира Семеновна.

– И сколько землетрясениев было, мадам, в Стамбуле – и все-таки не упал, – опять вставил свое слово проводник. – Сначала думали, что этого купол из… как его?.. Из… из пемзы, как самого легкого камень. Два архитектора этого храм строили: Антемиос из Траллес и Исидор из Милета.

– Как вы все это помните, Афанасий Иванович, – сказала Глафира Семеновна.

– Наша обязанность такая, мадам, чтоб все помнить. Я считаюсь здесь первого проводник. Самого первого! – похвастался Нюренберг. – Я даже знаю день, когда была открыта Святого София. 24 декабря 568 года была она открыта, а начата постройкой в 531 году. В первого раз София была открыта в 538 году, но через двадцать годов половина купола обвалилась – и вот это уже второго купол, которого Антемиос и Исидор кончили в 568 году. Прикажите – и я могу вам все подробно рассказывать.

– Не надо, не надо. Зачем? Все равно все перезабудем, – отвечал Николай Иванович, опустил глаза с выси купола, и поэзия величия начала исчезать.

От колонны к колонне виднелись протянутые железные жерди. На жердях висели тысячи масляных лампад группами, в виде маленьких круглых люстр и в одиночку. Служители, усевшиеся на передвижных лестницах, заправляли лампады, наливали в них из жестяных посудин деревянное масло.

Пол под куполом был покрыт роскошными коврами, и некоторые из них, более светлые, были, в свою очередь, прикрыты циновками. То там, то сям сидели на коленях, по-восточному, опрокинувшись корпусом на пятки, молящиеся в чалмах и фесках и, зажав пальцами уши, шепотом произносили молитву. Черноглазый турчонок-подросток с еле пробивающимися усиками, в европейском костюме, но в феске и без ботинок, тоже сидел на коленях, смотрел в большую книгу, положенную перед ним на скамеечке, и нараспев читал стихи Корана. Поодаль от него помещался старый бородатый улем в громадной чалме и халате, также на коленях, и поправлял его время от времени.

– Это сын какого-нибудь шамбелен или от паша, учится у попа своего мусульманскому закону, – пояснил Нюренберг, подвел супругов к величественным колоннам и сказал: – Вот восемь колонн из цельного порфира… Они были перенесены сюда из храма Солнца. Постойте, постойте, – остановил он супругов, видя, что они невнимательно относятся к колоннам. – Есть еще колонны. Вот… Эти взяты из другого языческого храма –