Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

Вы будете жить на людях, под неустанным призором молвы, и однажды, возможно, возмечтаете о другой жизни, чуть более прикровенной, чуть более покойной, позволяющей порой отдохнуть от триумфов. Но где же найдете Вы существо достаточно тщеславное или достаточно смиренное, чтобы разделить с Вами ту жизнь, какую Вы для себя избрали? чтобы щеголять в смешной ливрее Вашего спутника и безропотно сносить Ваши успехи, Вашу репутацию, Ваших гонителей, Ваших поклонников и самое страшное – необходимость пребывать под защитой существа, которое ему на роду написано защищать, и плестись в хвосте, вместо того чтобы прокладывать дорогу? Надеюсь, нигде, ибо, будь у Вас даже самая добрая воля и самое чистое сердце в мире, Вы сделаете того, кто станет предметом Вашей опасной привязанности, бесконечно несчастным. В таком случае Вы останетесь могучей, одинокой?[600] Это прекрасно, но печально, и, будь великий ум, о котором шла речь выше, дарован мне, я приискала бы ему другое употребление: я предпочла бы упрочить собственное счастье и одарить счастьем своих близких, а не лишать себя всех радостей мира. Не говорю уже о таких мелочах, как ненависть, зависть, клевета! В гнезде всего этого можно не опасаться; но на вершине колонны, у всех на виду – дело другое.

Спустимся с колонны и перейдем к прелестному маленькому уму, который был бы так хорош, согласись он не претендовать на многое. В этом-то и загвоздка. Одно дело – производить впечатление на кружок снисходительных друзей, и совсем другое – выносить очаровательные плоды вашего вдохновения на суд публики, пусть даже она готова вам внимать.

Поначалу вы робко вступаете на то поприще, где тернии встречаются куда чаще, чем розы; постепенно вы набираетесь смелости, привыкаете к комплиментам, а комплименты – к вам, и очень скоро вы утрачиваете свои действительные прелести в погоне за славой, которой никогда не достигнете. Критики, вначале терпеливые, в конце концов устают и свирепеют; они сурово сообщают изумленным друзьям, что Колибри – не Орел, после чего с грозным видом удаляются. Эта строптивость возмущает взыскательное самолюбие юной знаменитости; она изображает из себя жертву, принимает соболезнования, и вот уже эта умная головушка теряет голову раз и навсегда. Тут говорить не о чем.

Теперь, если Вам угодно, перейдем к третьему пункту моей речи и рассмотрим, не останавливаясь на деталях, хотя сказать тут можно было бы многое, ту разновидность автора – девицы, супруги или матери, – которая занимается литературой, не отказываясь от обязанностей семейственных; сия любезная сочинительница одной рукой качает колыбель, а другой записывает свои творения; она вяжет, а дети рвут на кусочки ее рукописи и прибавляют к ее вышивке новые и совсем неожиданные узоры; избавлю Вас от дальнейшего описания этого странного существа, состоящего наполовину из чернил, наполовину из каши.

Впрочем, этот смехотворный образ жизни – не тот, что грозит Вам. Я слишком хорошо знаю Ваши вкусы, чтобы предостерегать Вас от такого соблазна.

Меня страшит другое – Ваша склонность тем быстрее и тем ревностнее брать сторону некой идеи, чем сильнее окружающие осуждают ее и отвергают; именно это безмерное тщеславие, которое Вы принимаете за великодушие, заставляет Вас всегда поддерживать самую слабую партию, пусть даже в глубине души Вы подозреваете, что эта слабая партия исповедует взгляды совершенно вздорные. Наконец, пугает меня и Ваше рассудительное безрассудство: Вы предаетесь самым абсурдным грезам с величайшим легкомыслием, но при этом пребываете в уверенности, что все очень хорошо обдумали.

Я хотела написать Вам письмо короткое, нежное и дружеское, а в результате только и делаю, что Вас браню. Сумею ли я Вас убедить, дорогое дитя? Как бы там ни было, не сомневайтесь, что мои суровые речи продиктованы безграничной нежностью и что, люби я Вас не так сильно, я не стала бы ругать Вас так строго.

Впрочем, я беспокоюсь напрасно; я знаю по опыту, что Вы не обижаетесь на мои советы. Увы! быть может, все дело в том, что Вы пропускаете их мимо ушей? О, как горько и страшно мне об этом думать!

Счастливый случай свел меня, милая подруга, с услужливейшим из Голубей, который согласился отсрочить свой отлет, чтобы захватить с собой мое письмо. Ему вверены важные депеши, и, сколько я могу судить, он достоин этой чести. Пока он осматривает окрестности прелестного приюта, где я провела ночь и где задержалась, чтобы написать Вам, поспешу посвятить Вас в некоторые подробности моей жизни, моих чувств и тех происшествий, по счастью крайне редких, каким я стала свидетельницей. Прекрасная природа, которая меня окружает, и независимость, которой я наслаждаюсь, переполняют мою душу поэтическими впечатлениями, однако их я оставлю до другого раза; начни я делиться ими сейчас, я бы не смогла остановиться. Вы найдете их в том сочинении, над которым я теперь работаю и которое закончу на свежую голову после долгих уединенных размышлений.

Когда бы меня не вынудили обстоятельства, я бы, конечно, не стала писать Вам сегодня. День мой начался при очень печальных предзнаменованиях, и я боюсь, как бы это не отразилось на моем послании. Вчера вечером, по прибытии сюда, я познакомилась с одним любезным семейством. Отец, мать и пятеро малых детей. Они приветствовали меня так мило и добродушно, что я сочла своим долгом нынче утром нанести им визит. Приняли они меня еще более радушно, и эта вторая встреча лишь умножила мое уважение и мою благодарность; я простилась с ними и уже собиралась лететь к себе, как вдруг услышала вопль скорби и боли, донесшийся из гнезда моих добрых знакомцев. Положение и впрямь было ужасное: один из птенцов неосторожно взмахнул неокрепшими крыльями и упал на землю; падение само по себе не принесло ему никакого вреда, но жизнь его висела на волоске. Огромный Ястреб завидел добычу и устремился к ней; именно это привело в отчаяние несчастных родителей. Мать раздумывала недолго. Она прошептала мужу несколько слов – по-видимому, о том, как взрастить четырех малышей, которых она оставляла на его попечении, затем поцеловала их всех в последний раз, сказала родным последнее прости и, бросившись вниз, к птенцу, который по-прежнему лежал на земле недвижим, прикрыла его своим телом. Страшный Хищник, в жертву которому она готовилась себя принести, приближался с удвоенной скоростью; он уже давно приметил добычу и не сомневался в успехе.

Произошло то, что должно было произойти: злодей унес мать, а дитя осталось; выждав минуту из осторожности, отец слетел вниз, на место трагедии, чтобы забрать то, чего не тронули когти Хищника. Он возвратил Птенчика в гнездо и занял опустевшее место матери; все было кончено.

Я не смела нарушить скорбь вдовца, еще недавно такого счастливого и такого певучего, и наблюдала издали за его безмолвным горем, как вдруг неподалеку послышался чудовищный грохот. Мы оба разом устремили взоры в ту сторону, откуда приближалась эта новая опасность, и с радостью, которую я даже не стану пытаться описывать, но которую Вы поймете сами, увидели, что похититель нашей несчастной подруги падает замертво, сраженный пулей, а сама она стремглав летит к собственному гнезду, куда она уже не чаяла воротиться. Я всем сердцем разделяла восторг моих друзей; счастье их было так велико, что нуждалось в свидетеле: меня призвали, меня обласкали; пережитое горе и нежданная радость сблизили нас.

Тем не менее я не хотела быть нескромной, оставаясь с ними чересчур долго; я уже улетала, когда огромный Зверь из тех, кто обитает в городах и кого зовут Браконьерами, приблизился, насвистывая, к дереву, в густой листве которого пряталось гнездо Малиновок; на спине он нес сумку, из которой торчала голова их врага, а на плече – то оружие, с помощью которого он избавил их от опасности. При виде этой картины несчастная мать не могла сдержать крика радости, одного из тех криков, которые способны тронуть самое черствое сердце. Но, кажется, у тех существ, о которых я говорю, сердца нет вовсе.

Профессор Гранариус

– Так-так! – произнес этот Зверь страшным голосом. – Вы поете, милочка! Песня хороша, но еще лучше будете вы сами на вертеле. От птенцов толку мало, но не будем разлучать тех, кого соединил Господь.

С этими словами он схватил потрясенных Птиц, сунул их в свою сумку и удалился, продолжая насвистывать. Вот отчего я нынче печальна.

Вот уже несколько дней как я очень страдаю, милая моя подруга. Небольшое происшествие заставило меня прервать мой путь и, скорее всего, вынудит надолго задержаться, несмотря на все мои сожаления и все мое нетерпение, в здешнем тесном и неуютном убежище, за которое, впрочем, я должна быть благодарна судьбе.