Молодая жена - Ирина Александровна Велембовская

поддавайся, Ларька, не переживай! Легко-то, когда счастье в руки дается? Легко только птицы паруются. Сейчас основное – войне конец увидеть. Тогда отдохнем, обдумаемся… А то болят у меня руки, Ларион. Веришь, места им иной раз не нахожу…

Так она всего лишь один раз призналась ему, что устала. Но это случилось, видно, в горькую минуту. И она тут же стала говорить, что силы у нее еще непочатые, что хоть все снова начинай. Но Ларион с большой тревогой посмотрел ей в глаза, под которые словно кто-то насыпал синьки.

– Славная она баба! – сказал как-то Лариону один из Вариных рабочих. – По чести тебе скажу, Золотов, на что уж я от нехваток духом пал, а попадись такая баба, как Варвара, ей-богу бы закрутил, ни на что не поглядел!

– Неужели не поглядел бы? – ревниво усмехнулся Ларион. А на душе у него плясала радость: ведь его Варя выбрала!

Узел у них с Варей затягивался крепче. Они еще не знали, как дальше будут жить и что их ждет. Но Лариону казалось, что он уже крепко ухватился за свое счастье и легко его из рук не отпустит. Поэтому, когда вышел у него крутой разговор со старшим мастером, Вариным крёстным отцом, Ларион держался твердо.

– Давно уж я с тобой поговорить собирался, Золотов, – сказал ему тот, оставшись один на один. – Неудобно, конечно… Только ведь надо когда-то. Ты вроде бы с крестницей моей?

С несвойственным ему озорством Ларион вдруг сказал:

– У нас, товарищ старший мастер, в деревне девки такую песню пели:

Про то знает лишь подушка

Да перинка пухова…

Еще знает ночка темна…

– Ты с песнями-то погоди, – сурово оборвал мастер. – Какая вот будет песня, когда Павел воротится? Ты ж Варвару под монастырь подведешь. Думал?

– Не думая один гусь живет. Павел, он есть Павел. А я, товарищ старший мастер, – Ларион. Как-нибудь уж Варя не спутает, разберется, который нужен.

Варин крестный не сразу нашел, что ответить.

– Кабы вы, как бирюки, в лесу жили, – сказал он хмуро, – тогда бы дело ваше. А то кругом люди, и время такое… О другой бабе я бы и толковать не стал, а Варькино имя дорого стоит. У мужниной родни она, может, и за человека не шла, а на работе-то вон какой орлицей обернулась!..

Ларион решительно тряхнул головой.

– Вот и я рассудил: пить, так уж от полной чары!

Он и сам не знал, откуда взялись у него такие бойкие слова.

8

Стал сходить снег, и тронулась река. Теперь Ларион пробирался к Вариному дому улицей: берегом было уже не пройти. Он выжидал, когда задремлют дома, погаснут неяркие огни. Ему казалось, что его никто не видит в апрельской сырой темноте. На это надеялась и Варя: пусть себе говорят, а поймать – никто не поймал.

Но однажды под утро, когда провожала Лариона, Варя вдруг увидела у своих ворот свекровь. Старуха, вся в черном, стояла у бревенчатого заплота, почти сливаясь с его чернотой.

– Поймала-таки я тебя!.. – сказала она, пришептывая и со слезой. – Ну погоди, скоро ты кровавой слезой умоешься! Затрещит твоя головушка!.. Павлушка тебе такое дело не простит!

Варя молчала.

– Сова ты ночная! – сказала она наконец злым шепотом. – Углядела! Тебе помирать пора, а ты ходишь, в чужие окошки заглядываешь. Думаешь, напугала ты меня?

Потом Варя заперлась в избе и уже не легла, а все думала: что же это за угроза у свекрови: «Скоро затрещит твоя головушка!..» Неужели же Пашка подал матери весть, что скоро будет дома? Варе он после Нового года ни одного письма не послал, и она уже задумывалась часто: жив ли?

Мать плохо Пашку знает: он простит. Ведь она же ему прощала! Только нужно ли ей прощение? Взять бы девчонку и уехать куда-нибудь с Ларькой… А завод? Тут она человек. Как знать, не такою ли полюбил ее Ларион, какой увидел возле себя в цехе? Она работу свою знает, через всю ее трудность и тяжесть она припала к ней душой. Найдет ли она себе другое, такое же кровное дело?

С Пашкой их теперь не разведут… Не прежнее время, когда после первой ругачки можно было врозь. Прошлым летом рабочих собирали после смены и читали им новый закон. Теперь можно было любить только одного, а на другого не заглядываться, если не хочешь воевать с законом. Вот если ты не замужем, то воля твоя, люби хоть каждого, но денежек на детей не ищи и отца им не будет. Варе тогда весь этот закон был ни к чему. И она даже шутила: «Ну, бабы, теперь ваши мужики не убегут, прищемили им хвосты!..» Знала ли тогда Варя, что судьба бросит ей в сердце Лариона?..

Утром Варя пошла к свекрови.

– Мамаша, – сказала она, не глядя старухе в глаза. – Вы не серчайте… Скажите: есть чего от Павла?

Старуха заметалась, закричала, плача:

– Сучонка ты проклятая! Хочешь, чтобы все обошлось, ноги этого… твоего любезника чтобы в дому не было!

– Скажи: что Павел написал? – угрюмо наступала Варя.

Старуха вдруг сдалась. Будто обессилев от крика, сказала уже совсем тихо:

– Этими днями должен быть… Не рушь семью, Варвара. У Павлушки, чуешь, две пули из нутра вынули…

Варя молчала.

– «Не рушь»!.. – повторила она наконец. – Пашка простит, так ты, пока жива, попрекать будешь.

– Не буду, – коротко обещала старуха. – Сами не святые…

Варе нечего сейчас было сказать свекрови. Неожиданное, хотя и скупое тепло, пришедшее после шести лет холодной неприязни, насторожило ее, сбило с толку. В голове мелькало: почему же Пашка матери письмо прислал, а не ей? Или ее последнее письмо к нему было больно сдержанное, без обычной ласковой обстоятельности, и Пашка почувствовал, что не так-то уж она его тут ждет?

Варя попыталась себе представить, как же все это будет: на станции прогудит паровоз, а через минут десять застучат сапоги по деревянному настилу двора, и почти неслышно откроется дверь. Она помнила: у Пашки были кошачьи шаги, и он норовил всегда подойти неожиданно сзади и схватить не больно, но озорно. Варя все еще не могла себе представить его в шинели, а видела в синей пиджачной паре поверх белой рубахи, в заломленном набок мягком картузе. «Две пули из нутра вынули…» Где же они были, пули эти?..

Еще невольно вспомнилось, как в первый год после их свадьбы случилась на улице драка. Пашка влез сначала не всерьез, а потом вдруг вызверился и стал бить не глядя…