Беглец - Фёдор Фёдорович Тютчев

съездил на родину в Подольскую губернию, а оттуда вернулся с женой. Его назначили в Урюк-Дагский отряд, где он и зажил с молодой женой в крошечной квартирке на посту Тимучин. Четыре года у них не было детей, и только на пятый родился, наконец, столь давно и нетерпеливо ожидаемый ребенок. Теперь ему шел уже восьмой месяц, и звали его Аркадием в честь его крестного отца Аркадия Владимировича.

XLV. Перед вечной разлукой

Подскакав к посту, Терлецкий быстро соскочил с коня и, бросив поводья дежурному, торопливой походкой прошел на двор. Там было темно. Слабый свет от полуспущенной лампы в казарме и фонаря из конюшни бесследно пропадал в густом мраке. Вахмистр взглянул на окна своей квартиры: из спальни по краям, спущенной суконной занавески пробивался луч света.

«Не спит…» – подумал Терлецкий и осторожно отворил дверь.

В небольшой, но чисто убранной комнате, у. стола, перед лампой с зеленым абажуром, сидела молодая женщина лет 23–24, и прилежно шила на машине ситцевую рубаху. Около нее в деревянной, выкрашенной зеленой краской люльке крепко спал спеленутый младенец. Его озабоченное личико было сморщено, и во сне он преуморительно причмокивал губами. Время от времени молодая женщина бросала работу и, наклонясь над люлькой, минуты две-три смотрела в лицо сына полным любви и материнской гордости взглядом. При этом красивое лицо ее, с большими серыми глазами и пухлыми, ярко-пунцовыми губами, делалось еще красивее. Лукерья Ивановна не была простой крестьянкой, а происходила из духовного звания, – отец ее был пономарем. Она имела случай выйти за семинариста, чтобы впоследствии стать «матушкой», но предпочла Терлецкого.

Услыхав легкий стук в дверь, Луша вскочила и торопливо откинула крючок.

– Ты все шьешь, Луша? – ласково спросил Терлецкий, входя в комнату. – Ложилась бы лучше спать!

– Не хочется что-то!.. – ответила молодая женщина, любовно заглядывая в глаза мужу. – А ты что же так скоро вернулся?

– Да я на минутку только; близко от поста проезжали, захотелось поглядеть на тебя!

– Что же на меня глядеть, я все такая же, как и давеча! – засмеялась Луша и вдруг, крепко обхватив мужа руками, поцеловала его прямо в губы. – Милый ты мой, хороший, любимый!.. – прошептала она.

В ответ на эту ласку Терлецкий, в свою очередь, несколько раз поцеловал ее.

– Ну, а он как? – кивнул головой вахмистр на люльку.

– Ничего, спит. Как ты уехал, он с чего-то куражиться начал, насилу укачала, теперь уснул, Христос с ним.

– К зубкам, должно быть!

– И я то же думаю. Когда же ждать-то тебя?

– Раньше утра не жди. Сегодня, слышь ты, тяжелая ночь нам выдалась; должно, перестрелка здоровая будет; как бы не ухлопали у нас кого!

– Ты-то смотри у меня поосторожней будь, – с затаенной тревогой в голосе произнесла Луша, – оченно-то вперед не лезь. Не дай Бог ранят, что я буду делать?!

– А ежели убьют?

– Ох, что ты! – всплеснула руками молодая женщина, с ужасом отшатываясь в сторону. – Господь с тобой! Разве можно такие вещи говорить? У меня даже сердце замерло, дух захватило… С чего это ты такую думку на себя напустил?.. Нешто Бог попустит такому делу? Ведь мне без тебя и жизни нет… А ребенок, на кого он-то останется?..

Терлецкий печально усмехнулся.

– Думается, не от нас ведь это! – задумчиво произнес он. – Пуля летит, не глядит, можно али не можно…

Он подошел к люльке и заглянул в нее.

– Ишь ты, как спит важно! – улыбнулся он. – Горюшка мало; ну спи, Христос с тобой!

Терлецкий наклонился и, вытянув губы, осторожно прикоснулся ими до лба младенца.

– Ну, Луша, прощай, ехать надо! – обратился он к жене, ласково обнимая ее. – К утру с чаем жди; за ночь-то иззябнем, так оно горячего чайку выпить куда как хорошо будет!

– Небось, чай будет, не впервой! Вот только ты-то сегодня какой-то странный, грустный; я таким тебя никогда не видела. Чувствуешь ты, что ли, что?..

– Ничего, так! – тряхнул головой вахмистр. – Я и сам… – начал он, но вдруг остановился на полуслове и чутко прислушался.

– Стреляют! – воскликнул он и опрометью бросился из комнаты.

– Господин вахмистр, тревога, должно па Ишачьем броде! – торопливо доложил дежурный, подбегая к Терлецкому с его лошадью в поводу.

Быстрей птицы взлетел вахмистр на седло и, припав к луке, вынесся за ворота.

Луша, накинув байковый платок, выбежала из кордона на площадку. Она остановилась подле дежурного и, трепеща всем телом, начала прислушиваться.

Где-то далеко-далеко бухали выстрелы. Иногда они сливались в один залп и зловещим рокотом проносились по пустыне. С каждой минутой выстрелы становились все чаще и чаще, – очевидно, перестрелка разгоралась и становилась все упорнее и настойчивее.

– У нас на посту никого нет? – спросила Луша дежурного.

– Все на границе. Дома я, да на смену мне Трубачев, еще Касаткин остался, да он больной второй день лежит, встать не могит. Ишь, жарят! – добавил он, приникая ухом. – Должно, теперь там пол-отряда собралось!

– А вахмистр там?

– Где же ему быть! Должно быть, там; и командир, думаю, туда поскачет… Помиловал бы только Бог, убитых бы у нас не было…

– Авось Бог милостив! – набожно перекрестилась Луша.

– Вы бы, Лукерья Ивановна, в комнату шли, а то в одном-то платке холодно, чай!

– Ничего, я еще постою, послушаю, чем кончится!

С минуту они простояли рядом, прислушиваясь ко все еще не умолкавшей перестрелке. Вдруг где-то совершенно близко от них, по направлению к границе, мелькнул огонек и грянул короткий, резкий выстрел.

– Это откуда? – изумился дежурный. – Совсем близко, не дальше, как на первой дистанции… Что бы это могло быть?

– Постой, никак скачет кто-то? – насторожилась Луша. – Не слышишь, будто бы подковы стучат?

– А и взаправду скачет! – всполошился часовой, сбрасывая с плеча винтовку. Вдали ясно послышался порывистый топот несущейся во весь опор лошади.

– К нам! – прошептал солдат и, выступив вперед, громко крикнул: – Кто едет?

Ответа не последовало, но топот быстро приближался.

– Кто едет? – еще громче повторил часовой. – Отвечай, стрелять буду! – добавил он, с угрозой взводя курок.

Топот раздавался уже под самой горой. В эту минуту из-за краев разорванной тучи ярко выглянула луна, и глазам Луши и дежурного представилась быстро скачущая солдатская лошадь без всадника…

Вихрем влетев на холм, лошадь сразу остановилась и захрапела, пугливо оглядываясь вокруг. Дежурный поспешил схватить ее за болтающийся оборванный повод.

– Да это Громобой! – воскликнул он с удивлением, узнавая лошадь, на которой постоянно ездил вахмистр.

– Ах, и то правда! – всполошилась Луша. – Что ж это такое значит? Уж не случилось ли с Иваном Парамонычем чего-нибудь? – добавила она дрогнувшим голосом.

– Чему случиться?