Боец десантной бригады - Равиль Бикбаев

В конце восьмидесятых в начале девяностых годов фамилия Олега Вострина, несколько раз мелькнула на страницах периодической печати. Я всё ждал, когда он свой роман опубликует.Интересно же прочитать про Афган, про бригаду, да и про себя тоже. В жизни то я далеко не герой, а тут глядишь хоть литературным стану. Будет чем в старости перед внуками похвастать, покажу им книжку и с гордостью заявлю: «Смотрите это же я! Вот у вас какой дед в молодости был! А этот писатель у меня во взводе служил. Нормальный солдат был». Не дождался.

Москва, ноябрь одна тысяча девятьсот девяносто пятого года. В столицу я приехал по делам. Тяжелое колкое ощущение чужого враждебного города. Вывески не на русском языке, валюта: доллар USA. Мы проиграли войну. Без выстрелов под ликующий чужеземный вой, развалилась страна. Свои стали чужими, а чужие рвут и рвут в клочья упавшего одуревшего от реформ и суррогатной водки обессиленного великана. Мы в стане потерпевших поражение. Разруха, безработица, нищета. И подступающее чувство безнадежности. У меня дома тяжело болеет мама, жена в декрете нянчит мальчугана – моего сына. А тут:

-Съезди в Москву, а? – просит меня хорошо знакомый директор строительной фирмы.

Давным-давно еще в СССР моя мама работала вместе с ним. Он постарше меня будет. Когда-то он ей помог. Я уже переучился с историка на юриста и провел несколько довольно успешных процессов, этому директору полгода назад отсудил значительную сумму. Он еще пытается строить там, где только воруют. Он еще верит в будущее, а я уже нет.

-Нет, - коротко и резко отвечаю я, - у меня другие планы.

-Мне федеральную лицензию зарубили, - тихо сообщил директор.

Он без приглашения пришел ко мне домой и сейчас в кухне за столом сидит и пьет чай.

-Стройка приостановлена, деньги не перечисляют, сроки горят, все подряды на строительство уйдут к другим, мне останутся одни убытки.

Смотрю на его усталое морщинистое лицо, на тяжелые руки, на грубые обхватившие чашку с чаем пальцы. Для советских времен у него обычная была карьера: рабочий на стройке, прораб, начальник участка, директор. Днем он строил, вечером учился.

-Это твои проблемы, - холодно равнодушно в духе времени отвечаю я и выразительно смотрю на часы. Время двадцать ноль-ноль.

-Рабочим заплатить не могу, нечем, а у каждого из них семьи, - просит он, - Я тебе уже доверенность приготовил, съезди, а?

-Ты хоть представляешь, сколько это стоит в Москве выбить тебе лицензию? – все так же холодно и уже с заметным раздражением спрашиваю я.

-Свою квартиру в банке заложил, - морщится немолодой замотанный неурядицами мужик, - деньги есть. Последние деньги. Не будет бумажки, все дело пойдет прахом, рабочие на биржу, а я на помойку.

Через десять лет он в своем кабинете умрет от инфаркта, фирму возглавит его сын. Наверно это здорово, когда сын продолжает строить, вместо ушедшего отца. Строить невзирая ни на что, строить в нашей стране.

-Съезди, - моя мама с трудом опираясь на палочку вошла в кухню, чуть задыхаясь от астмы сказала, - было время он нам помог, теперь твоя очередь.

Приемные начальников, равнодушно-презрительные выхоленные секретарши, чиновные кабинеты. Это уже чужая страна, чужой город и чужие люди. Для этого города, вся остальная Россия стала просто «Мухосранском». Днем я бегал по кабинетам, ночью на компьютере правил документы представляемые на лицензирование и платил. За все. За то чтобы приняли вне очереди, за то чтобы посмотрели бумаги вне плана, за сделанные замечания, за каждую подпись, за то что человек в моем городе хочет работать и строить, а не воровать.Полученные деньги таяли, как патроны в затяжном и безнадежном бою, еще немного совсем чуть-чуть и мне уже нечем будет заткнуть очередную чиновную пасть. Экономил на жилье и еде. И чувствовал как захлестывает злоба, как в бою, когда не имеешь права быть убитым, ведь другим от этого станет только тяжелее, им же придется вытаскивать твой труп.Права на проигрыш не было, и лицензию я выбил. Пока ещё мне везёт, пока ещё не убит. Пока …

Закусочная была расположена прямо в вестибюле станции метро. Исцарапанные белые пластиковые столики, потертые пластиковые креслица, неизвестного качества и происхождения пища. Кофе с молоком мутная бурда, разогретый в микроволновке гамбургер вот весь мой заказ. Дело сделано и пора домой. Через четыре часа мой поезд. А сейчас я только перекушу и отдохну немного. Так сильно я не выматывался даже в горах Афганистана. Мимо моего столика направляясь к эскалаторам спешат люди.Серые лица, напряжение в каждом движении, пустые глаза не смотрят, они только фиксируют передвижения, а вот человеческий взгляд у каждого обращен только на себя. Молодые и старые, мужчины и женщины, они все на одно лицо. Чужое лицо Москвы девяностых годов, серое напряженно усталое лицо последних лет уходящего века.

«Но как и прежде тропой пустынной идем к горам, что бы вернуться, но и кого-то оставить там …» - услышав исполненную строку из песни своей юности я нехотя повернул голову. У входа на станцию стоял высокий сутуловатый небритый бомжеватого вида мужик в грязном камуфляже, с гитарой. Хрипловатым, похмельно-осипшим голосом он негромко пел, у ног обутых в давно не чищеные ботинки стоит картонная коробка. Пробегая мимо него прохожие бросали мелочь в коробку и не слушая исполнителя бежали дальше.

«Еще один «герой» под такую его» - равнодушно отметил я и отвернулся.

За соседний столик присели двое «ментов», молодые замотанные ребята в несвежей форме.Хозяин закусочной среднеазиатского типа смуглый лысоватый мужичок быстро вышел к ним, неся на подносе стаканчики с кофе и пластиковые тарелки с едой. Невольно слышу: