Сказка белого инея. Повести - Иван Михайлович Чендей

как на праздник. Оказывал человеку почет и уважение своим опрятным и пристойным видом…

В ногах у деда Ивана на невысокой покрайнице[1] сидит, поглядывая на него, Турянчик — ровесник хозяина. Турянчик худ лицом, долговяз. Ухватившись за пуговицу на пиджаке, он незаметно для себя крутит ее. Вид Ивана не радует, не веселит, и Турянчик уже размышляет о том, кто весной покроет хату его женатому сыну, вся надежда была на мастера Ивана.

— Надо, Иван, драться с хворобами, надо так хватить болезнью оземь, чтоб только гул да звон пошел!.. А то кто же, коли не ты, моему Петру кровлю поднимет?.. Дерево мы уже припасли, и по размеру, и по толщине все, как ты сказал! — Турянчик бодрится, но пуговицы из рук не выпускает.

— Эх, кум Иван, в этом деле хозяин не я!.. А кровлю на хату своему Петру позовите вязать Юрко Винтая… Он сделает по моей науке, быстро и прочно, дорогой материал зря переводить не станет!.. — советует куму дед Иван и, пока говорит, чувствует себя бодрее и увереннее.

— Э нет, нет! Мы только на тебя надеемся! — протестует Турянчик.

Иван молчит. Горькая улыбка холодным светом освещает его лицо и тотчас гаснет.

Понуро сидит Степан Желизко. Смотрит, слушает, а сам между тем думает свою думу. Месяца еще нет, как он выписался из мукачевской больницы. Если Ивану об этом дома не рассказали, он и не знает. Прошел Степан через сомнения и страхи, через боли и муки. Готовили его к операции, но он отказался. Коли смерть рядом, что ж, пусть замахивается косой, а тело резать ни к чему. Внутри у него печет ясным днем и темной ночью, есть чем поделиться с мастером Иваном. Но разве можно с больным говорить о немощах? Это надо иметь в груди не сердце, а камень. У Ивана и своих недугов хоть отбавляй.

— А помните, Иван, как мы, еще в парнях, гоняли лошадей на выпас? У вас были кони серые с черными гривами, а у нас красные с белыми пятнами на лбу!.. — говорит Степан, надеясь воротить Ивана в далекую пору юности, полную веселых происшествий и неожиданностей.

Иван приподнимается на руках, словно так ему легче пускаться в странствия по тем годам, которые вспомнил Желизко. Олена вскакивает и предусмотрительно подкладывает больному за спину подушку, чтоб ему было удобнее сидеть.

— Как мы лошадей пасли, забыл начисто. А вот как из чужих палисков[2] таскали рыбу и жарили ее на вертеле, это еще помню!.. — Иван оживляется: приятно, что Степан ведет его в то далекое лето, когда они по ночам гнали за Латорицу на выпас лошадей и затем опустошали сплетенные из ивовых прутьев верши, которые браконьеры ставили на перекатах и куда, как в капкан, шла рыба по сделанному из камней лотку.

— То-то натерпелись страху, когда кривой Ференц подкараулил нас в камышах! — подхватил Степан, радуясь, что старинный друг его оживился.

— Подстерег, выследил, да не поймал!.. — с довольным видом проговорил хозяин.

— Э нет, поймать-то он нас мог… — с сомнением покачал головой Степан Желизко. Но больной упрямо стоял на своем:

— Он был пеший, а мы верхом!..

— Да к тому же хромой… — прибавил Степан, хотя это было не так уж важно.

Конечно, в его замечании не было и тени насмешки или презрения к браконьеру Ференцу. Любивший поживиться на дармовщинку, Ференц на всю округу славился умением вязать такие хитроумные сети, каких никто в целом свете не видывал, он знал толк в изготовлении всевозможных капканов и ловушек на волков, лисиц и зайцев, не раз попадал в руки лесной охраны и жандармерии, но всегда выходил сухим из воды.

— Прав был тот, кто первым сказал, что Ференц в огне не сгорит и в воде не потонет!.. И все-таки рыбу, которую он в ту ночь загнал в палисок, ели мы!.. — Иван с нажимом произнес последнее слово и сразу как-то весь обмяк. Уж не лучше ли было бы лежать, а не сидеть в постели, подумалось ему.

Олены в хате не было, незаметно вышла куда-то, к Иванову ложу подошел сосед Шестак и стал вынимать подушку, которую жена засунула больному под самые плечи.

— Теснит!.. Так теснит, так давит, будто в груди тяжесть какая, изнутри так и напирает, кверху тянет!.. — пожаловался хозяин и все же с благодарностью взглянул на Дмитра Шестака.

— Ну и как же тогда получилось с рыбой-то этой, а, Иван?.. — Шестаку хотелось услышать эту старую историю из уст Ивана, он спрашивал почему-то не Степана Желизко, а больного хозяина.

Иван только рукой махнул — не было сил говорить.

Не было сил рассказывать, но картины прошлого вставали перед ним на редкость ясно и четко. Стоило лишь Ивану закрыть глаза — в комнате горела электрическая лампочка, и свет ее бил больному в глаза, — как он увидел далеко-далеко за Латорицей четырех лошадей, увидел ошалевшего от неожиданности хромого Ференца и его выпотрошенный на отмели палисок. Друзья ускакали так быстро, точно происходили из казацкого рода, славного своими всадниками. Разгоряченных лошадей пустили пастись. Пока Иван собирал для костра мелкий хворост и сухие стебли, Степан готовил вертела и чистил рыбу.

Деда Ивана измотала болезнь, за плечами у него была долгая жизнь, но сейчас он вдруг почувствовал себя совсем юным, этаким сорвиголовой, если уж не отъявленным озорником. В эти минуты он не только мысленно, но всей душой, всем своим существом перенесся на зеленый луг под усыпанным звездами небом, перенесся в ту тихую ночь, когда они сидели у костра и так весело потрескивали в огне сухие сучья. Сладко пахло дымком, радостно резвилось пламя, Степан насаживал рыбьи тушки на очищенные от коры палочки и осторожно посыпал их солью, пропуская ее между двумя пальцами, чтобы она падала равномерно… И едва лишь сок рыбы зашипел на углях, едва лишь под ясным звездным небом поплыл дивный, заманчивый аромат жареного, как больному Ивану почудилось, что он не у себя дома, не на кровати, пропахшей молоком и лекарствами, а прямо-таки на седьмом небе.

— Вот бы теперь нам такой рыбы, Степан!.. Кажется, все болячки и хворобы как рукой сняло бы! — с глубоким вздохом мечтательно произнес Иван, обращаясь не только к Пелизко, но ко всем своим товарищам, сидевшим на табуретах возле печи: там были Павлович, Шестак, Скиба, Петричко, Довгун. Один лишь Желизко — наверно, по праву давнишнего друга — сидел рядом с кроватью.

Честно говоря, трудно было бы ответить, почему они сошлись все вместе в Ивановой