Джозеф Конрад - География и некоторые исследователи

Если духи умерших посещают места своих земных подвигов, то я, вероятно, находился под благосклонным покровительством трех этих теней: несгибаемого испанца, - человека такой высокой доблести, что он не удостаивает и единым словом чудовищные трудности и опасности своего плавания; упрямого голландца, который, твердо уверовав, что пройти здесь невозможно, чуть не открыл истины, отклонившись от нее лишь миль на 50; и наконец великого англичанина, сына земли, прекрасного командира и профессионального моряка, который разрешил этот вопрос наряду со множеством других и не оставил после себя ни одной неразрешенной проблемы Тихого океана. Великие тени! Все друзья моей юности!

Не без известного волнения - ведь я командовал, весьма возможно, первым и, безусловно, последним торговым судном, перевозившим груз из Сиднея на Маврикий таким маршрутом, - на рассвете я повернул корабль носом к проливу Блая и поднял столько парусов, сколько могли выдержать мачты. Вокруг меня простирались гонимые ветром, пронизанные солнцем пустынные воды, наполовину скрытые блестящей дымкой. Первое, что привлекло мой взор среди игры бело-зеленых волн, была черная точка, очень кстати отмечавшая край низкой песчаной банки. Она оказалась обломком какого-то маленького суденышка. Надеясь разобрать надпись на его корме, я слегка изменил курс, чтобы подойти поближе. Буквы уже почти стерлись. Корабль назывался "Гонолулу". Я не мог прочесть названия порта. Одному богу известна история этого судна, а ветер, должно быть, гулял вокруг достаточно долгое время, чтобы намыть на его останки спокойную могилу из того самого песка, на котором оно встретило свою смерть. 36 часов спустя, - 9 из них были проведены на якоре, - подходя к другому концу пролива, я увидел мрачный серый остов большого американского судна, лежащего высоко над водой в самой южной точке Рифов Воинов. Корабль этот находился там уже несколько лет. Я слышал о нем. Он стал легендой. Как громадное и зловещее memento mori маячил перед нами этот остов, поднятый преломлением света безмятежного дня над далекой линией горизонта, четко обрисованной заходящим солнцем.

Так я вышел из пролива Торреса еще до того, как закат опустился на его воды. Едва только ясное солнце утонуло перед носом моего корабля, я пристал к маленькому острову, чтобы от него начать свой дальнейший путь, - к ничтожному пятнышку темной земли, одинокому, как часовой, высланный вперед всей этой массой воды и разорванной суши, чтобы сторожить подступы со стороны Арафурского моря. Но для меня это было священное место, так как я знал, что в 1762 году возле него бросил якорь корабль "Усилие", с тем чтобы капитан его, Джемс Кук, мог сойти на полчаса на берег. Зачем он сделал это, я не могу себе представить. Может быть, он просто хотел несколько мгновений побыть наедине со своими мыслями. Все опасности и триумфы этого путешествия Кука - исследователя и открывателя - были позади. Оставалось только возвратиться домой и, может быть, этой прекрасной и уравновешенной душе надо было подвести какие-то итоги. Может быть, на этой высушенной частичке земной коры, местоположение которой я устанавливал по компасу, он пережил миг совершенного, ничем не омраченного покоя. Я представлял себе этого знаменитого мореплавателя - одинокую фигуру, в треуголке и зашнурованном сюртуке с прямыми полами, медленно шагающую взад и вперед по каменистому берегу, в то время как корабельная шлюпка стоит поодаль, приготовив весла, а рулевой бдительно ждет малейшего знака капитанской руки.

Таким вот образом море сделалось для меня священным благодаря книгам о путешествиях и открытиях, заселившим его незабываемыми тенями мастеров того дела, к которому в очень скромной мере суждено было стать причастным и мне; людей, великих в своих усилиях и в тяжело достававшихся победах воинствующей географии, людей, которые отправлялись в путь, руководясь различными стремлениями и мотивами, - похвальными или грешными, но неизменно неся в своих сердцах искорку священного огня.