Сережа - Вера Федоровна Панова

но чувство к отцу не страдало от этого сопоставления, Олег был достаточно умен и широк, чтобы не придавать значения мелочам. Так ли важно, что отец неважно знает музыку? Он делает большое дело, все его уважают, и те знакомые с известными и уважаемыми именами, которые дают Олегу научные журналы и отвечают на его трудные вопросы, – это знакомые отца, отец их лечит и ввел их в дом. Отец был краеугольным камнем семьи, фундаментом, на котором мать возводила свою педагогическую постройку.

А что ее педагогика призвана благотворно влиять не только на Олега, но и на отца, – это Олег тоже видел прекрасно, это мельком его забавляло и еще больше сближало с отцом, ставя их как бы на одну доску: двое мужчин, добровольно и добродушно признавших моральное превосходство женщины и вверившихся ей (разумеется, до той черты, где начинается область мужского призвания и мужской независимости), это было в глазах Олега и красиво и правильно, и поднимало всех троих на новую какую-то высоту.

…Олег сидел и решал задачу. Лампа в оливковом бумажном абажуре смугло светила на его узкое лицо с узкими глазами и острыми скулами.

Он решил задачу. Ему захотелось пить. Он вышел в столовую и налил себе воды из чайника на буфете и услышал – у отца разговаривают. Голос отца и чей-то незнакомый, голос молодого мужчины. Олег не вслушивался.

Но голоса поднялись, и несколько слов зацепили его внимание, и он услышал «ты», сказанное молодым голосом.

«Ты»?.. Во всем мире он не знал, кроме себя, ни одного молодого существа, которое с такой непринужденностью, с таким сознанием своего права могло бы сказать «ты» его отцу. «Ты должен», – сказал этот молодой.

– …Я не хочу, – сказал отец, и было слышно, что он удручен, – не хочу, чтобы ты меня судил слишком строго, послушай…

Кто же это судит отца, и отец, удрученный, стоит перед судом и оправдывается?

– Володя, это всегда был несчастный, безответственный характер!

– Допустим, – сказал молодой непреклонно. – Скорей всего так. Вот именно несчастный. Что из этого следует? Что ее надо бросить без помощи?

Олег подошел ближе к отцовской двери.

– Слушай! – сказал отец. – Я не по бархатной дорожке шел…

Сейчас будет про пароходы, как он их грузил. Маленькая папина слабость эти пароходы.

– …Для вас работал, чтоб вы не голодали!

– …А она?! Ни с чем не считалась…

– …Ей так плохо, как только может быть, – сказал молодой. – …Ее надо поднять, понимаешь? Поставить на ноги, а то что же это… Я один не справлюсь, понимаешь? Мы вдвоем должны.

– Но почему я должен?! – крикнул отец. – По какому закону я обязан расхлебывать кашу, которую она заварила, мы четырнадцать лет врозь, смешно!

– Вот – потому что тебе смешно, а ей не смешно, вот потому ты и обязан! – сказал молодой резко.

Олег стоял у отцовской двери. Он не подслушивал, просто считал необходимым дослушать этот разговор. И, стоя у закрытой двери деловито и нахохленно, с руками, засунутыми в карманы, он дослушал до конца.

– …Когда позвонить тебе? – спросил молодой.

– У нас сегодня что? – спросил отец покорно. – Позвони в пятницу.

– Пока, – сказал молодой.

– Будь здоров, Володя.

Олег ушел в свою комнату. Было бы в высшей степени глупо и бестактно подвернуться им сейчас под ноги… Хлопнула выходная дверь.

Он вернулся в столовую. И отец туда входил из передней.

– Кто это был? – спросил Олег. – Папа, кто это? – повторил он, вслед за отцом войдя в кабинет.

– По делу, – отрывисто ответил отец. Он стоял спиной к Олегу, закуривая.

– Почему он говорит тебе «ты»?

– Тебе показалось.

– Ну что ты, папа, что за ерунда… Это мой брат?

Отец оглянулся. Рука с папиросой дрожала у губ.

– Я не позволю задавать вопросы! – закричал он гневно и бестолково. – Кто, что, почему!.. До всего дело… Ни малейшего уважения… Воспитали! Иди, я занят!

И Олег вспыхнул. Взрослые люди, мыслящие люди, и вдруг ложь и истерика!

Хорошо. Он будет действовать так, как находит нужным.

Кто запретит ему? И разве можно иначе?

…Наклонясь над гулким пролетом лестницы, он позвал:

– Володя!

15

Он выскочил на улицу. Охватило ветром, снегом. Запахнул пальто на груди, озираясь.

Вдоль набережной несся мелкий снег, и в обе стороны уходили под фонарями темные фигуры, – который из этих людей был брат?.. Олег крикнул в косо несущийся белый дым:

– Володя!

Изо всех сил крикнул.

На крик оглянулись двое. Один остановился. Олег побежал к нему, тот стоял и ждал.

– Володя?

– Да? – откликнулся Володя сдержанно.

– Здравствуй!

Володя молчал.

– Я Олег Якубовский.

Они пристально всматривались друг другу в лицо.

Володя протянул руку.

– Владимир Якубовский.

– Послушай, нам надо поговорить, – сказал Олег, задыхаясь от волнения, но озабоченно-деловым тоном.

– Ты уверен, что надо?

– Да. Уверен.

– О чем?

– Я хочу тебе сказать. Очень важное.

Володина настороженность причиняла Олегу боль.

– Важное?.. Ладно, проводи меня до остановки. Мне на Кировский завод.

– Ты работаешь на Кировском заводе?

– Собираюсь.

– Послушай, тебе сколько лет?

Слова срывались с Олеговых губ без задержки, бурно.

– Шестнадцать. А тебе четырнадцать, верно?

– Ты знаешь, – значит, ты знал обо мне? Что я существую – ты знал?

– Знал.

– Давно?

– Всегда знал.

– Что ты говоришь. А я о тебе никогда… ничего… Любопытно, зачем они это делают? Как ты считаешь?

– Что делают?

– Ну вот это: что я не знал о тебе совершенно. Зачем они скрывают? А? Из педагогических соображений?

– Не знаю! – ответил Володя, поведя плечами. Он никогда не понимал, для чего нужно отцу и мачехе скрывать, наводить туман… Олегу, видимо, это так же не нужно и обидно, как ему, Володе.

– Оберегают наши юные души? Или боятся нашего осуждения?

– Может, и то и другое, – сказал Володя.

– Боятся, чтобы я не осудил отца. Бедняги. Тоже ведь нелегко – вечно бояться осуждения, верно?

– А еще бы. Так вот поэтому не надо скрывать.

– Конечно! Насколько лучше – откровенно! Сообща можно все обсудить и решить, и ни у кого ни перед кем не будет страха.

Они шли рядом по кромке Марсова поля, утонувшего в сугробах. Снег был в спину, не мешал.

– Постой, не беги так. Я хочу тебе сказать. Из-за того, что у них там между собой что-то получилось или, наоборот, не получилось, разве значит, что мы не должны быть братьями? Не только по фамилии, ты понимаешь? – а вообще.

– Нет, конечно, – снисходительно согласился Володя. – Я разве говорю, что значит?

– Ты не говоришь, но ты уходишь от меня.

– Ты не думай, пожалуйста, что я к тебе что-то