Жак Оффенбах и другие - Леонид Захарович Трауберг

Страницкого и Шикандера; в Вене стала знаменитой танцовщица Фанни Эльслер — такие сочетания нередки.)

Штраус-сын видел успех у аудитории двух блестящих музыкантов: Иозефа Ланнера и — сперва соратника, потом конкурента последнего — Иоганна Штрауса-отца. Знаменательно, что у Иоганна Штрауса-отца имелась кровная связь с «бидермайером». Его музыка была отменной, но вроде паштетов от Швендера: венцы объедались ею. Сейчас, через 150 лет, твердо зная, что это был в высшей степени талантливый музыкант, мы отчасти понимаем: чего-то ему не хватало. Обычно это «что-то» именуется «дух Штрауса».

Отец и сын были не похожи один на другого и по внешности. Отец был типичным венцем, уроженцем страны на полпути между белокурой Скандинавией и темноволосой Италией. В сравнительно раннем возрасте, работая в оркестре Ланнера и живя с ним в гостинице «Красный петух», Штраус (в дальнейшем Штраус-отец) стал предметом любви дочери хозяина гостиницы, Анны Штрейм. Двадцатитрехлетнему уже ушедшему от Ланнера дирижеру пришлось жениться, от этого брака родился сын, названный также Иоганном.

Много-много лет никто не мог примириться с тем, что их кумир не истинный венец по облику. Черноволосый, с пламенными темными глазами, с бурным темпераментом — как случилось? Брат Иоганна, Эдуард, сообщил в воспоминаниях ошеломляющую историю: и Иоганн, и второй брат, Иосиф, и он, Эдуард, — правнуки знатного испанского гранда, бежавшего с семьей от преследований мадридских властей и поселившегося в Вене. Дочь этого обнищавшего гранда вышла замуж за венца Штрейма, хозяина «Красного петуха». Ее дочь, Анна, стала женой старшего Иоганна Штрауса. История маловероятная, и некоторые биографы оспаривают ее. По их мнению, отцом госпожи Штрейм был цыган, выдавший себя за потомка испанского вельможи. В свете будущей деятельности автора «Цыганского барона» эта версия кажется более вероятной, хотя и она ничем не подтверждена.

Иоганн Штраус-старший был сыном неудачливого мелкого дельца, пытавшегося выбиться в люди и после краха утопившегося в водах Дуная (того самого «прекрасного голубого»). Первый из «королей вальса» под фамилией Штраус был современником и ярым сторонником стиля «бидермайер». Одной из основных черт этого стиля было пристрастие к танцам. Особенно к вальсу. Рядом уживалось пристрастие к обильной выпивке. В Вене ежегодно, по подсчету статистиков, осушалось 454 000 бочек домашнего вина, 19 000 бочек венгерского вина и 382 000 бочек пива (водка имела особый счет). Для баланса четыреста тысяч венцев съедали неимоверное количество шницелей и гуляшей (дань единству Австрии и Венгрии). Шницель и вальс Ланнера вполне сочетались.

В семье Штрауса-отца царил полный «порядок». Относительный порядок: отец жил своей жизнью, «жизнью артиста», как будет называться один из лучших вальсов сына, мать и дети — своей. Почитание отца, его воли было священным долгом семьи. Отец категорически не желал для сыновей карьеры музыкантов. И не только из самолюбия (Штраус, как бог, должен быть один), но и по причинам вполне объяснимым в эпоху «бидермайера». Иоганн-младший должен был стать коммерсантом, Иосиф — военным (вечная страсть венцев), Эдуард — дипломатом. Все, как в лучших фамилиях. Судьба жестоко обманула «короля вальсов» — отца: все трое стали музыкантами. Но какой кровью это досталось юношам!

Девятнадцатилетний Иоганн видел все прелести «бидермайера». И всю его изнанку. Париж уступил первое место Вене по числу бедняков, проституток, самоубийц. Отец маленького Иоганна почти не обращал внимания на жену, особенно после рождения Эдуарда; к его услугам были все «порядочные» дамы не только Вены (в конце концов, он просто бросил семью). «Величие» Австрии, гордившейся тем, что в ней родился якобы положивший конец революциям «Священный союз монархов», было мифическим: от Австрии уже отпали Лотарингия и Венеция. Все части «лоскутной» империи потенциально бунтовали. В 1848 году вспыхнуло пламя, зажженное Людвигом Кошутом в Венгрии. Спасло только вмешательство восьмидесятитысячной русской армии. Венцы с ужасом увидели, что кончилась эра преуспеяния.

Именно в это время заблестела звезда молодого Штрауса.

На секунду отвлечемся. Не Ланнер и не Штраус-отец утвердили «венский вальс». До волшебства прекрасные вальсы писал Франц Шуберт. Это были не концертные вальсы. Их отличали грусть и тоска по идеалу. В 1916 году в Вене малоизвестный композитор Генрих Берте написал на основе произведений автора «Неоконченной симфонии» оперетту «Дом трех девушек». Герой — Шуберт, тема — его неудачная любовь к Ганнерль, младшей дочери богатого владельца торговой фирмы под названием «Дом трех девушек». Оперетта, вышедшая через несколько месяцев после «Княгини чардаша», имела беспримерный успех.

В очень курьезной, плохонькой книге по истории оперетты Отто Келлер сообщает количество представлений той или иной оперетты в период с 1901 по 1921 год. Конечно, это произвольная таблица и речь идет только о спектаклях в странах немецкого языка, но просто любопытства ради укажем: на первом месте «Веселая вдова», «Княгиня чардаша» только на шестом месте, на втором — «Дом трех девушек». В своей книге «Как я был актером» К. Федин пишет о необъяснимой любви венцев к этой компиляции. А объяснение простое: в вещи Берте меньше всего возвеличивается Шуберт и больше всего — эра «честного малого». Тоска по ушедшему безвозвратно, тоска, особенно понятная в дни жестокой, бессмысленной войны. Фурор, вызванный изделием Берте, длился недолго. «Дом трех девушек» вскоре ушел из репертуара, не в силах бороться с «Княгиней чардаша».

А «Летучая мышь» осталась навсегда.

Этой опереттой Иоганн Штраус сводил счеты с юностью — юностью под ферулой отца, в рутине делячества, в атмосфере лжи и раболепия. Сама судьба подкинула ему нужное либретто. Первый акт — это торжество «бидермайера» с его забавной мебелью. Истинный семейный очаг, благонравный Габриэль фон Айзенштайн, его примерная жена Розалинда, его преданный друг Фальк, знающая свое место горничная Адель. В доме — волнение: хозяин должен отправиться в тюрьму, но это недоразумение, случайность. А в общем-то — все в порядке. И — ничего не в порядке. Герой не в тюрьму собирается, а на бал, жена не слишком огорчена (возможно свидание с молодым обожателем), горничная уже пританцовывает — она собирается проникнуть ценой обмана на тот же бал. Больше всех в нетерпении Фальк. Он вроде сочувствует приятелю, но на самом деле потирает руки: он-то и заварил кашу в отместку за недавнюю проделку Айзенштайна — тот как-то после попойки предательски бросил друга спящим на бульваре, и утром прохожие злорадствовали, видя почтенного нотариуса в нелепом маскарадном костюме летучей мыши. Название оперетты до удивительности мало связано с фабулой: ни Розалинда, ни Адель не появляются в этом наряде. Фальк рассчитывает, что Айзенштайн отправится на бал и за опоздание в тюрьму понесет более суровое наказание. Вдруг выясняется: все ложь, все врут.

Но почему же «вдруг»? Перед