Уильям Фолкнер - Город

- Н-да, - сказал он. - Если уж такой человек, как ты, при твоей полной неспособности верить сплетням и грязным пересудам, тоже что-то придумывает и сочиняет, так могу себе представить, что измышляет весь Джефферсон, все специалисты по этой части. Клянусь Цицероном, я просто молодею: вот пойду в город и куплю себе красный галстук. - Он посмотрел на мамин затылок. Спасибо тебе, Мэгги, - сказал он. - Тут все наши усилия нужны, вся наша добрая воля. Спасти Джефферсон от Сноупсов - это потребность, необходимость, долг. Но спасти Сноупса от Сноупсов это честь, привилегия, заслуга.

- Особенно если это шестнадцатилетний Сноупс женского пола, - сказала мама.

- Да, - сказал дядя Гэвин. - А ты возражаешь?

- Разве я возражала? - сказала мама.

- Да, ты пыталась возражать! - Он быстро подошел, положил ей руку на голову, продолжая говорить. - И благослови тебя бог за это. Ты всегда пыталась возражать против этой проклятой женской черты - против инстинкта супружеской, чопорной респектабельности, которая служит опорой всей культуры, еще не упадочной, ведь культура не приходит в упадок, только пока она еще рождает таких неисправимых, непоколебимых, как ты, - тех, кто имеет смелость нападать, и противостоять, и возражать, - и на секунду нам показалось, что сейчас он наклонится и поцелует ее: по-моему, мы все трое так подумали. Но он не поцеловал ее, вернее мама успела сказать:

- Перестань! Оставь меня в покое. Решай наконец: хочешь, чтобы я позвонила ей, или ты сам?

- Я сам, - сказал он. Он посмотрел на меня. - Два красных галстука: второй для тебя. Жаль, что тебе не шестнадцать лет. Ей нужен кавалер, вот что.

- Ну, если бы в шестнадцать лет непременно надо было бы стать ее кавалером, так слава богу, что мне нет шестнадцати, - сказал я. - Кавалер у нее уже есть. Матт Ливитт. Он получил Золотые перчатки не то в Огайо, не то еще где-то, в прошлом году. И вид у него такой, что он и сейчас может пустить их в ход. Нет уж, большое спасибо! - сказал я.

- О чем ты? - сказала мама.

- Пустяки! - сказал дядя Гэвин.

- Наверно, ты никогда не видел, как он боксирует, - сказал я, - иначе ты не говорил бы про него "пустяки". Я-то его видел. С Причером Бердсонгом.

- Который же из твоих друзей-спортсменов Причер Бердсонг? - спросила мама.

- Он вовсе не спортсмен, - сказал я. - Он живет в деревне. А боксировать научился во Франции, на войне. Он и Матт Ливитт...

- Подожди, - сказал дядя Гэвин. - Он...

- Кто - "он"? - сказала мама. - Твой соперник?

- ...из Огайо, - сказал дядя Гэвин. - Окончил эту новую школу механиков у Форда, и фирма послала его сюда - работать механиком при их гараже...

- У него своя машина, желтая, открытая, - сказал я.

- И Линда в ней катается? - сказала мама.

- ...и так как Джефферсон город маленький, а он не слепой, - сказал дядя Гэвин, - то рано или поздно он увидал Линду Сноупс, должно быть, где-нибудь между домом и школой; и так как он мужчина и ему двадцать первый год, то он, естественно, не теряя времени, познакомился с ней; репутация обладателя Золотых перчаток, которую он либо действительно заслужил, либо придумал по дороге сюда, очевидно, отстранила всех возможных соперников...

- Кроме тебя, - сказала мама.

- Брось, - сказал дядя Гэвин.

- Да, кроме тебя, - сказала мама.

- Он всего лет на пять старше ее, - сказал дядя Гэвин. - А я больше чем вдвое старше.

- Кроме тебя, - сказала мама. - Все равно, до какого бы возраста ты не дожил, ты никогда не будешь вдвое старше, чем любая женщина, а сколько ей лет, это неважно!

- Ладно, ладно, - сказал дядя Гэвин. - Так о чем это я? Спасти Джефферсон от Сноупса - наш долг. Спасти Сноупса от Сноупса - великая честь.

- Ты говорил - привилегия, - сказала мама. - Заслуга.

- Ну, ладно, - сказал дядя Гэвин. - Пусть будет просто удовольствие. Ты довольна?

Тем и кончилось. Через некоторое время отец вернулся домой, но маме нечего было ему рассказать, потому что он и так все знал, ему только оставалось ждать, пока понадобится "волчий присвист", которого еще не придумали; ждать до следующего дня, до послеобеда.

Она пришла немного позже двенадцати, как раз в то время, как ей возвращаться из церкви, если только она в тот день ходила в церковь. Может, и ходила, потому что на ней была шляпа. А может быть, мать заставила ее надеть шляпу ради моей мамы; она показалась на улице из-за угла, и она бежала бегом. Тут я увидел, что шляпа у нее как-то сбилась набок, как будто кто-то ее дернул, или потянул, или она за что-то зацепилась мимоходом, да еще другой рукой она держалась за плечо. И тут я увидал, что лицо у нее ужасно злое. Испуганное, конечно, тоже, но сейчас, когда она входила в калитку, держась за плечо, и уже не бежала, а просто шла быстрым, твердым шагом, лицо у нее было скорее злое, чем испуганное, но потом испуг проступил сильнее. И вдруг, оба эти выражения слились в одно, совершенно непохожее ни на испуг, ни на злость, потому что в эту минуту из-за угла выехала машина и промчалась мимо - машина Матта Ливитта, - в городе было много таких подержанных машин, но только у него одного на радиаторе красовалась огромная медная сирена, и, когда он на всем ходу нажимал кнопку, сирена гудела в два тона: и вдруг мне показалось, как будто чем-то запахло, пронесся порыв чего-то такого, что я не понял, даже если бы это когда-нибудь повторилось; машина промчалась, а Линда пошла дальше напряженным, быстрым шагом, в съехавшей набок шляпке, все еще держась за плечо, все еще дыша порывисто и быстро, хотя на ее лице уже ничего, кроме испуга, не было, и поднялась на веранду, где ждали мама и дядя Гэвин.

- Здравствуй, Линда! - сказала мама. - У тебя рукав порван!

- Зацепилась за гвоздь, - сказала Линда.

- Вижу, - сказала мама. - Пойдем наверх, в мою комнату, снимешь платье, я зашью.

- Не стоит, - сказала Линда, - лучше дайте мне булавку.

- Ну, возьми иголку, зашей сама, а я пойду узнаю, как с обедом, сказала мама. - Ты ведь умеешь шить, правда?

- Да, мэм, - сказала Линда. Они поднялись наверх, в мамину спальню, а мы с дядей Гэвином пошли в кабинет, и тут отец, конечно, сказал дяде Гэвину:

- Значит, не успела она сюда дойти, как кто-то к ней пристал? Что же ты, мой мальчик? Где твое копье и меч? Где твой белый конь?

Но в первый раз Матт не прогудел в свою медную сирену, проезжая мимо нашего дома, так что мы не понимали, к чему так прислушивается Линда, сидя за обеденным столом, - дырка на плече была зашита, да так, будто зашивал ее десятилетний ребенок, а лицо у нее было все еще напряженное, испуганное. Но мы тогда еще ничего не понимали. То есть не понимали, что ей приходится столько всего делать сразу: и притворяться, что ей нравится обед, и держать себя как следует за столом, в чужом доме, среди людей, которые, как она понимала, не имеют никаких особых оснований хорошо к ней относиться, и все время ждать, что же еще выкинет Матт Ливитт, да еще при этом стараться, чтобы никто не заметил, чем заняты ее мысли. То есть напряженно ждать, что же случится дальше, а потом, когда это случалось, продолжать, как ни в чем не бывало, спокойно есть и отвечать "да, мэм" и "нет, мэм" на все мамины вопросы, а в это время желтая машина снова мчится мимо нашего дома, и сирена воет в два тона, и мой отец вдруг вскидывает голову и с шумом втягивает носом воздух и говорит: - Чем это вдруг запахло?

- Запахло? - говорит мама. - Чем же?

- Тем самым, - говорит отец. - Да я этого не нюхал вот уже сколько лет... когда же это было, Гэвин? - А я сразу понял, о чем говорит отец, хотя это было, когда я еще не родился, но мне все рассказывал мой двоюродный брат Гаун. И мама тоже поняла. То есть она вспомнила все, потому что она-то слышала еще тогда, как гудел мистер де Спейн. То есть хоть она, быть может, и не связывала этот вой сирены с Маттом Ливиттом, но ей только стоило посмотреть на Линду и на дядю Гэвина. А может быть, ей достаточно было взглянуть только на дядю Гэвина - ведь они были близнецами, а этим все сказано. Потому что она тут же остановила отца:

- Чарли! - а отец сказал:

- Может быть, мисс Сноупс меня простит на этот раз. - Он обращался прямо к Линде. - Понимаете, как только у нас обедает хорошенькая девушка, так чем она красивей, тем больше я стараюсь острить, чтобы гостье захотелось прийти к нам опять. Но, кажется, на этот раз я перестарался. Так что, если мисс Сноупс простит меня за то, что я слишком старался ее рассмешить глупыми остротами, я ее прощу за то, что она слишком хорошенькая.

- Молодчина! - сказал дядя Гэвин. - Если и эта твоя шутка не совсем на уровне, то, по крайней мере, в ней колючек нет, как в той. Выйдем на веранду, Мэгги, там прохладнее.

- Хорошо! - сказала мама. Мы немного задержались в прихожей и посмотрели на Линду. На ее лице был уже не просто страх, оттого что она, шестнадцатилетняя девочка, впервые попала в дом к людям, которые, наверно, заранее ее не одобряли. Не знаю, что было на ее лице. Но мама знала, потому что смотрела она именно на маму.

- Пожалуй, в гостиной будет еще прохладнее, - сказала мама. - Пойдем туда. - Но поздно. Мы уже услышали сирену, отчетливо, каждый звук: "ду ДУ, ду ДУ, ду ДУ" - все громче и громче, потом - мимо дома, еще отчетливее, потом - затихая, а Линда вдруг посмотрела на маму, еще секунду-другую, с отчаянием. Но это выражение отчаяния тоже исчезло; может быть, только на секунду это было отчаяние, а потом исчезло и осталась только прежняя напряженность.