Евгений Онегин. Роман с разбором психолога и литературоведа - Александр Сергеевич Пушкин

роль). Онегин не мог сам предложить мир – это сочли бы трусостью. Его слова Ленскому: «Что ж, начинать?» – были сказаны после паузы, во время которой он напрасно ждал, что Зарецкий попытается их помирить. Онегин обратился напрямую к Ленскому, нарушая правила (противники не должны общаться на поле боя), тем самым демонстративно игнорируя Зарецкого. Пушкин показывает, что Онегин, презирая Зарецкого, все же действует по его сценарию, хотя и противоречит себе.

XXIX. Гремит о шомпол молоток.

Пистолеты Лепажа снаружи выглядели как шестигранники, а внутри были гладкими. Порох засыпали в ствол через дуло и забивали пыжом, затем с помощью молотка и шомпола вставляли пулю. Пистолеты были кремневыми: кремень, закрепленный винтом, взводился, а на специальную полку насыпали мелкий порох. При ударе кремень поджигал порох на полке, что вызывало выстрел. Заряжал пистолеты один из секундантов под наблюдением другого. Подробное описание процесса заряжания в строфе XXIX отражает холодное, отстраненное наблюдение Онегина, который словно автоматически следит за происходящим.

XXIX. И щелкнул в первый раз курок.

При заряжании пистолета курок взводился (при этом раздавался щелчок), но оставался все еще на предохранительном взводе, не допуская случайного выстрела. Перевод на боевой взвод, сопровождавшийся вторым щелчком, производился при выходе на боевой рубеж.

XXIX. На полку сыплется. Зубчатый…

То есть похожий по форме на зуб.

XXXI. Его уж нет. Младой певец

Нашел безвременный конец!

Всё это элегические штампы. Молодость, как лучшая пора человека, сравнивалась с цветением, расставание с ней – и шире – с жизнью – с увяданием. Смерть также связывалась с образом потухшего светильника.

XXXII. Недвижим он лежал, и странен

Был томный мир его чела.

Детальное и реалистичное описание смерти в этой строфе противопоставляется поэтическому ранее.

XXXIII

Приятно дерзкой эпиграммой

Взбесить оплошного врага;

Приятно зреть, как он, упрямо

Склонив бодливые рога,

Невольно в зеркало глядится

И узнавать себя стыдится;

Приятней, если он, друзья,

Завоет сдуру: это я!

Еще приятнее в молчанье

Ему готовить честный гроб

И тихо целить в бледный лоб

На благородном расстоянье;

Но отослать его к отцам

Едва ль приятно будет вам.

XXXIV

Что ж, если вашим пистолетом

Сражен приятель молодой,

Нескромным взглядом, иль ответом,

Или безделицей иной

Вас оскорбивший за бутылкой,

Иль даже сам в досаде пылкой

Вас гордо вызвавший на бой,

Скажите: вашею душой

Какое чувство овладеет,

Когда недвижим, на земле

Пред вами с смертью на челе,

Он постепенно костенеет,

Когда он глух и молчалив

На ваш отчаянный призыв?

XXXV

В тоске сердечных угрызений,

Рукою стиснув пистолет,

Глядит на Ленского Евгений.

«Ну, что ж? убит», – решил сосед.

Убит!.. Сим страшным восклицаньем

Сражен, Онегин с содроганьем

Отходит и людей зовет.

Зарецкий бережно кладет

На сани труп оледенелый;

Домой везет он страшный клад.

Почуя мертвого, храпят

И бьются кони, пеной белой

Стальные мочат удила,

И полетели как стрела.

XXXVI

Друзья мои, вам жаль поэта:

Во цвете радостных надежд,

Их не свершив еще для света,

Чуть из младенческих одежд,

Увял! Где жаркое волненье,

Где благородное стремленье

И чувств и мыслей молодых,

Высоких, нежных, удалых?

Где бурные любви желанья,

И жажда знаний и труда,

И страх порока и стыда,

И вы, заветные мечтанья,

Вы, призрак жизни неземной,

Вы, сны поэзии святой!

Комментарий литературоведа

XXXVI. И страх порока и стыда…

Русский дворянин XVIII – начала XIX века жил под влиянием двух главных правил поведения. Как верный слуга государства, он подчинялся приказам под страхом наказания. Как представитель высшего сословия, он следовал законам чести, где главным стимулом был стыд. Дворянская культура стремилась к идеалу, когда страх изгонялся, а честь считалась главной. Именно поэтому занятия, требующие бесстрашия, высоко ценились. Например, если государство видело в храбрости дворянина на войне лишь средство для достижения государственных целей, то с точки зрения чести храбрость выглядела как самоцель. Это особенно ярко проявлялось в дуэлях: опасность и близость смерти считались способом смыть оскорбление. Оскорбленный сам решал, насколько серьезно оскорбление. Если оно было незначительным, достаточно было показать готовность к бою (далее следовало примирение после вызова). Если оскорбление считалось серьезным, требовалось пролитие крови (ранение любого из участников). В самых тяжелых случаях дуэль могла закончиться смертью одного из участников. Важно, чтобы оценка оскорбления совпадала с мнением общества: слишком мягкий человек мог прослыть трусом, а слишком жестокий – бретёром.

XXXVII

Быть может, он для блага мира

Иль хоть для славы был рожден;

Его умолкнувшая лира

Гремучий, непрерывный звон

В веках поднять могла. Поэта,

Быть может, на ступенях света

Ждала высокая ступень.

Его страдальческая тень,

Быть может, унесла с собою

Святую тайну, и для нас

Погиб животворящий глас,

И за могильною чертою

К ней не домчится гимн времен,

Благословение племен.

XXXVIII. XXXIX

А может быть и то: поэта

Обыкновенный ждал удел.

Прошли бы юношества лета:

В нем пыл души бы охладел.

Во многом он бы изменился,

Расстался б с музами, женился,

В деревне, счастлив и рогат,

Носил бы стеганый халат;

Узнал бы жизнь на самом деле,

Подагру б в сорок лет имел,

Пил, ел, скучал, толстел, хирел,

И наконец в своей постеле

Скончался б посреди детей,

Плаксивых баб и лекарей.

Комментарий литературоведа

XXXVII. Быть может, он для блага мира

Иль хоть для славы был рожден…

В строфах XXXVII, XXXVIII и XXXIX Пушкин показывает, что у Ленского могло быть две судьбы: героическая (поэтическая) и обыденная (прозаическая). Для Пушкина важно, что жизнь человека – это лишь одна из возможностей, а настоящий характер раскрывается в сумме всех потенциальных путей, как реализованных, так и нереализованных. Именно поэтому неважно, какая из двух судеб Ленского была бы более вероятной, – в момент смерти в нем заложены обе возможности. Если бы осуществилась одна, другая осталась бы скрытой, показывая, что в романтическом герое таилась пошлость, а в обычном помещике – скрытый героизм. Филолог Сергей Бочаров назвал такое положение в «Евгении Онегине» «возможным сюжетом». Подобные моменты встречаются в романе трижды: когда Онегин мог полюбить Татьяну, здесь (с Ленским) и в финале, когда Татьяна могла уйти от мужа ради Онегина (как позже сделает Анна Каренина). Этот прием отражает саму суть жизни, где всегда есть выбор и варианты развития событий.

XL

Но что бы ни было, читатель,

Увы, любовник молодой,

Поэт, задумчивый мечтатель,

Убит приятельской рукой!

Есть место: влево от селенья,

Где жил питомец вдохновенья,

Две сосны корнями срослись;

Под ними струйки извились

Ручья соседственной долины.

Там пахарь любит отдыхать,

И жницы в волны погружать

Приходят звонкие кувшины;

Там у ручья в тени густой

Поставлен памятник простой.

XLI

Под ним (как начинает капать

Весенний