Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

ПИСЬМО XXXIII

В тот же день

ОТ МАНОН К ГОСПОДИНУ годэ

Она, кажется, изменилась

Мой муж пишет своему старшему брату, желая исподволь подготовить его к неизбежному признанию, как Вы нам советовали. Теперь у меня к Вам и к отцу д’Аррасу просьба, но прежде всего мне хочется принести Вам обоим живейшую благодарность, ибо (я всегда буду это утверждать) если бы Вы мне не внушили, что спасение мое — в признании и преданности, если бы соответствующим образом не подготовили господина Р***, если бы не разъяснили мне козней моей кузины — я погибла бы. Я обязана Вам и еще большим: чувство к господину Р***, которое Вы мне советовали выказывать, стало для меня непритворным, оно всегда будет определять мое поведение. Но у меня к Вам просьба. Поверьте, я обращаюсь с ней к Вам потому, что хорошо знаю Ваши взгляды. Вы атеист (я употребляю это слово, ибо убеждена, что оно для Вас не обидно); так вот во имя ... всего, что Вам дорого (ибо, к сожалению, ничто для Вас не свято) не разрушайте в сердце моего мужа того, что Вы зовете предрассудками. Я была Вашей сообщницей, я перестаю ею быть; Вы знаете, как я была воспитана; рано или поздно добрые начала берут верх, поэтому я признаю, что без религиозного чувства, без чести и самоограничения нет счастья. Я отрекаюсь от своих заблуждений; да смоют мои слезы грязь, которою я себя запятнала!.. Я счастлива, но не заслужила счастья; последующим своим поведением я обязана исправить прошлую вину. Надеюсь, Вы не отвернетесь от меня. С этой надеждой остаюсь благодарная Вам и т. д.

ПИСЬМО XXXIV

ОТВЕТ

Елей грешника да не намастит главы моей

Думайте что хотите о моих верованиях, очаровательная кузина, но с Вашей стороны было бы крайне несправедливо считать меня человеком безнравственным. Мне тридцать два года, а в этом возрасте мировоззрение уже окончательно определяется. Разве Вам известны какие-нибудь мои пороки? Вы знаете мое отношение к представительницам вашего пола — я боюсь их, избегаю их и обожаю; присутствие женщины — благодатное пламя, оно меня греет и радует, но я держусь от него поодаль, чтобы ощущать лишь приятную теплоту, и отнюдь не хочу, чтобы меня, как некоего нового Сцеволу{6}, заставили держать его в руке. Из того, что зовется любовью, я ценю только физическую сторону, притом с соблюдением приличной умеренности. Другое дело — дружба; до этого чувства я так же охоч, как больной водянкой до запретной влаги и, сам не пойму, в чем тут дело, но какое-то простодушное обаяние, присущее облику и манерам Эдмона, влечет меня к нему. Я люблю его и считаю, что Вы должны благодарить небо за то, что у меня нет предрассудков; будь они у меня, Вы ничего не добились бы и я настроил бы его против Вас. Насчет этого любезного юноши отец д’Аррас того же мнения, что и я, и он очень рад нашему единодушию. Приказывайте же нам, что нужно делать, чтобы Ваш муж был счастлив, и мы все исполним. Клянусь Вам самым дорогим, что у меня есть, — моим юным другом.

ПИСЬМО XXXV

15 ноября

ОТ ЭДМОНА К ПЬЕРРО

Это письмо — ловушка, которую он нам расставил

О чем же вы думаете, любезный старшой? Госпоже Палестин ничего не сообщают, ничего не пишут. Ведь надо было действовать осмотрительно, чтобы разрыв никого не возмутил. Объясни это, прошу тебя, нашей любезной матушке; беда еще невелика, ее можно еще поправить, когда сюда снова пришлют Юрсюль, — госпожа Парангон настойчиво ее требует.

Здесь все наперебой изъявляют мне свои дружеские чувства, в том числе и хозяин и его почтенная супруга; но дружба первого обманчива, я ему не доверяю, слова его я толкую двояко... Я пребываю в состоянии, которое можно бы назвать счастливым, если бы не некоторый привкус... Но он скоро пройдет, а когда у меня перед глазами не будет напоминания о моем позоре ... я буду счастлив даже больше, чем надеялся.

Мадемуазель Манон уехала на полгода; она в обители, где настоятельницей ее родственница; мать и сестра отправились вместе с нею. Пусть наши родители напишут им вежливое письмо в доказательство своего уважения, но ни в коем случае не следует упоминать о свадьбе. И пусть письмо отдадут Юрсюли, а она пусть приезжает не позже воскресенья. Полагаюсь во всем этом на тебя, любезный братец, и прошу тебя, братьев и сестер верить в мою самую искреннюю дружбу.

P. S. Из прилагаемой записки ты узнаешь историю совращения мадемуазель Манон; думаю, что, прочтя ее, ты сочтешь эту несчастную девушку более достойной прощения. Она написала эти строки, чтобы вручить их мне взамен другого письма, которое продиктовал ей ее кузен господин Годэ и которое она мне вручила в тот день, когда все обнаружилось.

«Любезный супруг мой, до шестнадцати лет я и не подозревала, что есть существа другого пола, чем тот, к которому я сама принадлежу. Из людей милых моему сердцу я виделась только с кузеном Годэ, но я была еще слишком юна, когда он уехал из нашего города. Когда он возвратился, у меня, как вам известно, уже не оставалось выбора. Достигнув возраста, когда рождаются страсти, я впала в какое-то тревожное состояние, все обычные развлечения стали мне противны и несносны. Я не знала чему приписать свое душевное томленье. Но я замечала, что стоило мне только оказаться в обществе, где много молодых людей, как смятение мое на время как бы утихало. Между тем ни один юноша особенно меня не привлекал, все они интересовали меня в равной степени; следовательно, не присутствие какого-либо определенного мужчины доставляло мне удовольствие, а инстинкт влек меня к мужчинам вообще. (Именно в таком состоянии я находилась, когда встретилась с вами в В***; это я похлопала вас по щеке, и сделала это неспроста — мне хотелось, чтобы вы взглянули на меня.) Молодые люди в А***, пожалуй, самые нелюбезные на свете — грубые, тщеславные, дерзкие, нескромные, чувственные, чревоугодники; чтобы довольствоваться ими, надо обладать чудовищной физической потребностью и никогда в жизни не знать ничего лучшего. Я была именно в таком положении. Однако ни одному из них я не отдавала предпочтения и целый год сердце мое беспорядочно металось.

В эти роковые для меня дни