Сказка белого инея. Повести - Иван Михайлович Чендей

было наполнено ею — и предрассветная ночь, и село, и нивы, и опушенные первой листвой деревья, и темнеющие горы… И стало от этого будто легче…

Много приходилось слышать бабьих россказней про ведьм и злобных оборотней, что превращаются по ночам в разную вредную погань, но сейчас твердо была уверена — никакая нечистая сила тронуть ее не посмеет. Ведь уже не одна — во чреве ее невинное, безгрешное существо, а с ним неподвластна злу и она… И стояла, успокоенная, под старой яблоней, дышала чистым предутренним воздухом, казалось, вливал он в нее чувство смелости и уверенности…

Легкий ветерок чуть тронул ветви, и до нее долетел пьянящий запах цветущей черешни. И ведь каждую весну видела эти деревья, росли они на пригорке поодаль от хаты, но такой хмельной аромат услыхала впервые…

На минуту забылась, и боль вроде бы отпустила. Так и стояла посреди весенней ночи, ощущая тревожное материнское счастье — быть наедине с собой.

Замерзли босые ноги. Нужно было возвращаться.

В комнате оперлась на подоконник и загляделась в окно — не понимала еще толком, как будет дальше. Когда почувствовала слабость, прилегла, даже задремала незаметно. И приснилось, что поднимается к пригорку, где белые-белые черешни, ноги чувствуют нагретую солнцем землю, а сама она вроде не по траве идет, а плывет… Когда очутилась в густой черешневой роще, подул ветер и полетели белоснежные цветы так щедро, что всю ее засыпали-закружили метелью лепестков, подняли ввысь, освобождая от всего будничного и случайного…

Пришла в себя от пронзительной, разрывающей боли.

В хате было холодно, но еще хватило сил растопить плиту, поставить на нее воду. Поняла, все случится очень скоро, и она должна помочь себе сама. И все же выглянула в окно — нет ли там кого, может, кто из соседей близко?

Неподалеку шла по своему подворью Параска. Василина окликнула ее, и соседка не была бы доброй соседкой и женщиной, если бы не отозвалась. Мать целой кучи детишек, небольшая росточком, быстрая, она тут же появилась на пороге — знала, в каком положении молодая женщина, знала и то, что дома у нее никого нет.

В момент окинула хату опытным взором, видно, сразу хотела убедиться, все ли здесь готово для появления младенца. И удивилась:

— Разве уже время?

— Не по времени… — сжала руками поясницу, будто хотела что-то придержать.

— Может, тяжелое поднимала?

— Нет…

— Выходит, дитя само на свет божий просится?

— Я считала, еще месяца два, — простонала в ответ.

Соседка растерянно смотрела на нее, но тут пришла новая схватка боли.

— Ложись, голубка, скорее. Пускай явится, нам на радость, здоровым и счастливым! А в чем купать, чем пеленать, все есть? — Параска принялась поспешно подкладывать дрова в печь и тут же проверила, хватает ли воды в ведре.

Василина осторожно, медленно шла к своему ложу — нескольким доскам, положенным на две скамейки.

А потом, измученная, ослабевшая, видела как в тумане — возится соседка с младенцами. Выходит, родились близнецы…

— Здоровые парни вырастут, тьфу-тьфу, не сглазить бы! — от души радовалась новорожденным соседка и чувствовала себя не просто в хлопотах, а в хлопотах праздничных… Издавна так повелось на Верховине, детишек полно в любой хате, но чем меньше она и беднее, тем их больше…

Сама Параска одарила мир не единожды, пришлось ей купать, и пеленать, и кормить, и растить, разве только с двойняшками дела не имела… И теперь командовала во всеоружии своего опыта, которого вполне хватило бы не на одну молодую роженицу…

Ребятишки лежали уже на печи — эта первая колыбель впервые дарила им тепло домашнего уюта.

А молодая мать спала. Лицо ее было измученным, но сны, видно, снились хорошие — Параска заметила, губы женщины улыбались ласково, успокоенно.

— Сыночки! — встрепенулась и окликнула, будто не верила, что все и вправду сбылось.

— Мальчики… Сынки… Дай им, боже, счастья, а вам от них утехи! — Соседка от души разделяла материнскую радость.

И через годы долетел до матери аромат цветущей черешни, той, что стояла на пригорке поодаль от хаты, ведь почему-то именно сюда бросилась искать спасения, когда пришли первые боли…

Так явственно встало перед ней прошлое, таким было живым, словно случилось вчера, а не полвека назад… И здесь, в вагоне по дороге на Усть-Черную, первым в том далеком утре вспомнила доброго своего отца Федора… Когда Параска сделала все, что полагалось, и возвращалась домой, забежала порадовать новостью родителей Василины. Мать, разбуженная нежданной гостьей, тут же отсыпала для дочки белой мучицы — хорошо, что родились детишки здоровыми, для такого случая ничего не жалко! Отец прихватил горшочек масла, десяток яичек и поспешил со двора.

Разложил гостинцы перед дочкой и принялся стряпать по давнему крестьянскому обычаю ту легкую, первую после родов пищу, что никому никогда не вредила.

Задумчивым, сосредоточенным был в тот день отец. Пока доваривалась жиденькая похлебка, растопил масло, подсушил листочки мяты и зернышки тмина — не для еды, для лекарства… И думал, наверное, не только о том, как обрадуется сыновьям молодой зять… Надеялся, что сменит наконец сват Петро гнев на милость, станет мягче с невесткой, которую так не хотел для своего сына… Да мало ли о чем думают люди при всяких неожиданных происшествиях и случаях?..

Поезд укачивал, и она задремала, устав от бессонной ночи. И опять увидела отца — он внес в хату старую колыбель и подвесил на тех же крюках, на том же месте, где висела она издавна, баюкая всех детишек их рода… И опять стояла с первенцами на руках под цветущими деревьями, и кружились вокруг легкие белые лепестки… Но тихая дрема вдруг прервалась: откуда-то — не с печи ли? — закричали ее мальчишки так молодецки, так звонко, будто не кормили их целую вечность! Вскочила спросонок на ноги и поняла, это звякают тормоза. Поезд замедлял ход, в окне мелькали станционные постройки.

А черешня в белоснежном уборе, что осталась в межгорье, по дороге на Усть-Черную, была уже далекодалеко…

НИЩЕТА

Ножницы как ножницы… Два колечка для пальцев, винтик посередине и два острия, как две острые ножки. Может, от них и название пошло?

Висят на гвоздике, что вбит в наличник окна. За долгие годы почернели, состарились от работы по хозяйству, теперь вот висят спокойно. Одно острие нацелилось в беленый потолок, другое хочет уткнуться в пол… Есть в этом что-то непостижимое: один кончик в землю стремится, другой в небо… А если уронят их на дощатый пол, тоненько, обиженно звякнут: