Эдит Несбит - Дети железной дороги

Мама быстро расшнуровала ему ботинки, и едва сняла правый, как из его ноги стало сильно капать на землю. И это было не что иное, как самая настоящая кровь. А когда мама стащила с него и носок, на ноге и на щиколотке обнажились три красные раны от зубьев граблей. И весь этот участок ноги был в потеках крови.

– Беги за водой. Налей полный таз, – распорядилась мама, глядя на Филлис, которая тут же кинулась исполнять приказание.

А потом она так спешила скорее доставить воду, что половина у нее вылилась, и ей пришлось донести еще в кувшине.

Питер так и не открывал глаз, пока мама перевязывала ему рану своим носовым платком и они вместе с Бобби несли его в дом и укладывали на деревянную скамью в гостиной. Филлис тем временем уже со всех ног неслась к доктору Форресту.

Потом мама сидела подле Питера и, обмывая ему ногу, отвлекала его разговором от боли, а Бобби накрыла в столовой чай и поставила на огонь чайник.

«Вот и все, что мне остается сделать, – мысленно обращалась она к себе. – Ой, а вдруг Питер вообще умрет? Или останется на всю жизнь инвалидом? Или ему придется на костылях ходить? Или в таком ботинке с утолщенной деревянной подошвой?»

Она застыла у задней двери, и в ее смятенном воображении возникали перспективы одна мрачнее другой.

– Жалко, что я вообще родилась! – И это она воскликнула уже совершенно не про себя, а вслух, и довольно громко.

– Боже милостивый, и с чего б это ты говоришь про такое? – неожиданно раздалось в ответ.

Перед ней стоял Перкс с корзиной, полной зеленых насаждений и мягкой рыхлой земли.

– А-а, это вы-ы, – с совершенно потерянным видом протянула Бобби. – Питер ногу себе повредил граблями. У него там теперь три рваные огромные раны, как у солдат. И это отчасти моя вина.

– Ну, уж готов поставить на что угодно, твоей-то вины здесь нет, – без тени сомнения произнес Перкс. – Доктор-то его видел?

– Филлис за ним побежала, – объяснила Бобби.

– С Питером будет полный порядок, сама увидишь, – заверил Перкс. – Вот в двоюродного кузена отца моего однажды вилы воткнули, прямо в живот, и хоть бы хны. Недель через несколько был как новенький. Ну разве мозгами чуток ослаб. Но говорили, что это совсем не от вил, а под солнцем на сене перележал, и у него в голове тепловой перегрев получился. Я хорошо его помню. Добрый был парень, но дурковатый.

Слова Перкса шли явно от чистого сердца, и Бобби себя попыталась настроить на оптимистический лад.

– Ну, сейчас-то, я вижу, тебе не до садоводства, – тем временем продолжал он. – Пожалуй, тогда мы вот с тобой как придумаем. Пойду-ка сейчас в твой сад и сам это все тебе там понатыкаю, – указал он на содержимое корзины. – Тем более мне все равно подождать охота, если возможно, что доктор-то скажет. А ты, мисси, держи выше нос. Ставлю фунт, что Питер серьезно не пострадал.

Но он оказался не совсем прав. Доктор, осмотрев ногу Питера, сделал очень красивую перевязку и строго-настрого запретил наступать на нее по меньшей мере неделю.

– А он хромым не останется? – принялась с замиранием сердца расспрашивать доктора шепотом возле двери Бобби. – Или на костылях ему не придется ходить? Или шишки какой-нибудь там у него на ноге на всю жизнь не будет?

– Разумеется, нет, – ответил уверенно доктор Форрест. – Через две недели забегает даже быстрее, чем раньше. Можешь по этому поводу не тревожиться, матушка гусыня.

Когда мама пошла проводить доктора до калитки, выспрашивая у него на ходу последние медицинские рекомендации, а Филлис направилась в кухню поинтересоваться состоянием чайника, Питер и Бобби наконец остались наедине друг с другом.

– Он говорит, ты не станешь хромым или кем-то таким же еще, – сообщила Бобби.

– Да все в порядке, – проворчал Питер.

– Это я виновата, – сказала она.

– Чушь, – фыркнул он.

– Если бы мы не поссорились, ничего бы не было, – снова заговорила Бобби. – И я ведь знала, что ссориться нам не надо, и даже хотела об этом тебе сказать, но у меня почему-то не получилось.

– Перестань молоть чушь, – махнул рукой Питер. – Я не остановился бы, даже если бы ты мне сказала. Никаких шансов. Да наша ссора вообще не имеет к этому отношения. Я мог бы ударить ногу мотыгой, или соломорезкой мне палец бы отхватило, или снесло бы нос фейерверком. И ссорились мы бы с тобой или нет, все равно мне было бы жутко больно.

– Но все-таки я ведь знала, что ссориться – это совершенно неправильно, – сквозь слезы проговорила она. – А теперь ты еще пострадал и…

– Во-первых, просохни, а во-вторых, заруби себе на носу, – надоело слушать ее покаяния Питеру. – Если ты что-то в себе не изменишь, то превратишься в маленькую зануду из воскресной школы. Вот и все.

– Да не хочу я совсем становиться занудой, но очень трудно без этого, если стараешься быть хорошей, – пожала в растерянности плечами Бобби.

(Вполне допускаю, благовоспитанные мои читатели, что вы озадачены той же проблемой!)

– Дело не в этом, – покачал головой Питер. – Просто я очень рад, что это произошло не с тобой, а со мной. Иначе лежала бы ты сейчас здесь, как страдающий ангел, все бы домашние суетились вокруг, и я бы такого просто не выдержал.

– Нет, я бы так не лежала, – заспорила Бобби.

– Нет, лежала бы, – стоял на своем Питер.

– А я говорю, не лежала бы, – возмутилась она.

– А я говорю, что лежала бы.

– Дети, дети! Вы снова ссоритесь? – вошла в это время мама.

– Это не ссора. Верней, не совсем она, – принялся объяснять ей Питер. – Вечно ты думаешь, что мы ссоримся, когда мы просто в чем-нибудь не согласны.

И когда мама вышла, Бобби сказала:

– Питер, мне очень жалко, что ты пострадал, но все равно очень гадко с твоей стороны утверждать, будто я зануда.

– Ну, может, и так, – неожиданно согласился он. – Ты ведь сказала, что я не трус, даже когда была совсем не в себе. Ты просто больше не будь занудой, и все дела. Можно ведь последить за собой. Как чувствуешь, что на тебя накатывает занудство, сразу же останавливайся.

– Ладно, – кивнула Бобби. – Я поняла.

– Тогда мир, – величественно провозгласил со своей скамейки Питер. – Зароем топор войны в недрах прошлого, пожмем над его могилой руки и… Знаешь, старина Бобби, я что-то вроде ужасно устал.

Он был усталым еще много дней после этого. Постоянно лежать на скамье – занятие жесткое, неудобное и весьма-таки нудное, пусть вас даже и обложили со всех сторон мягкими одеялами, валиками и подушками. Питер страдал от того, что не мог выходить на улицу. Сквозь окно, вплотную к которому придвинули скамью, он смотрел на долину и на стелящийся по ней дым паровозов, но самих поездов отсюда не видел.

Бобби сперва очень трудно было о нем заботиться так, как ей бы хотелось и чтобы одновременно это не выглядело в его глазах занудством. Но потом ее опасения как-то сами собой забылись, и, по признанию самого Питера, она и Филлис стали просто отличными ребятами. Когда же сестры куда-нибудь уходили из дома, время с ним проводила мама.

Нога у Питера сильно болела, особенно по ночам, но утверждение Бобби, что он не трус, удерживало его от нытья и жалоб. Как видите, и похвала иногда бывает полезна.

Питера навещали. Миссис Перкс забегала справиться о его самочувствии, и начальник станции посетил его, и несколько человек из деревни заходили с ним поболтать. Но тем не менее время шло для него томительно медленно.

– Если бы мне хоть было что почитать. Наши-то книжки я уже раз пятьдесят перечитывал, – пожаловался однажды он.

– А схожу-ка я к доктору, – приняла решение Филлис. – У него-то точно есть книги.

– И все они только небось о том, как болеть, или о человеческих внутренностях, – состроил кислую мину Питер.

– Зато у Перкса есть целая стопка журналов, которые пассажиры бросают в поездах. Вот я у него для тебя их и попрошу, – возникла другая идея у Бобби.

И каждая из сестер направилась в свою сторону.

Бобби застала Перкса за чисткой ламп.

– Ну, и как там наш молодой джентльмен? – первым делом поинтересовался он.

– Спасибо, гораздо лучше, – ответила Бобби. – Только ему очень скучно, и у меня к вам просьба. Не одолжите ли почитать ему ваши журналы?

– Ну вот. – Лицо у Перкса вдруг виновато вытянулось, и он потер ухо черной от масла ветошью, которой до этого чистил лампы. – Как же я сразу сам об этом-то не подумал. А ведь сегодня утром прямо мозги сломал, чем бы его поразвлечь. И ничего у меня не придумалось, кроме морской свинки. Ее-то один мой юнец знакомый вам к чаю сегодня доставит.

– Как здорово! – всплеснула руками Бобби. – Настоящая живая морская свинка! Да он будет счастлив. Только журналы ему, если можно, тоже хотелось бы.

– Вот тут-то у нас с тобой и загвоздка, – опять огорчился Перкс. – Я только что все их направил мальчику Снигсонов. Он там себе после пневмонии очухивается. Но у меня есть куча иллюстрированных газет. – И, повернувшись к сложенной в углу прессе, он выхватил из нее солидную кипу.