Вместе и врозь - Анатолий Маркович Маркуша
Вместе и врозь читать книгу онлайн
Повесть рассказывает о семье, тесно связанной с авиацией. Герои ее — дед, отец, сын. Сын начинает свою самостоятельную жизнь, опираясь на опыт старших. Жизнь семьи прослеживается на фоне жизни нашей страны.
16
Отец мой хорошо зарабатывал. Настоящей нужды семья никогда не знала. По натуре отец не был жадным — легко давал взаймы и без особого труда прощал должников, когда те не торопились или вовсе забывали возвращать взятые на недельку ссуды. Но поговорить о деньгах, об их особой роли в жизни отдельного индивида и всего человечества в целом любил!
Его теоретические рассуждения о всемогуществе капитала, выгодном и невыгодном помещении средств, процентах простых и процентах сложных всегда казались мне материей совершенно абстрактной и нисколько не увлекали. Но так как эти рассуждения постоянно до меня долетали, то что-то все-таки откладывалось. Помнится, я однажды спросил у мамы:
— А вообще-то деньги — это что?
Мать ответила не задумываясь:
— Деньги — это вещи, которые ты не купил, но можешь купить, и многие удовольствия, которые ты не получил, но можешь получить, если располагаешь нужной тебе суммой…
Объяснение показалось понятным. Так и вырос, сохранив это наивное и, конечно, сильно упрощенное представление о всемогущем денежном эквиваленте.
Став летчиком, а потом летчиком-испытателем, я зарабатывал достаточно, чтобы не задумываться, на что и как тратить свои доходы. Да, собственно, я никогда и не занимался своими семейными финансами. Деньгами распоряжалась Клава. Вероятно, она это делала хорошо, потому что никогда не говорила, что ей чего-то не хватает, у кого-то надо занять…
Не было в нашем доме ни "денежных" разговоров, ни столкновений по этому поводу. И я до крайности удивился, когда случайно услышал, как Клава отчитывает Тину:
— Ты что, рехнулась? Ну, как я могу отцу сказать… Его же Кондрат хватит… Он этого не понимает и никогда не поймет. — Как выяснилось, речь шла о какой-то сверхшубе — предмете мечты моей дочки.
Вмешиваться в разговор при Тине я, разумеется, не стал, но потом спросил у Клавы:
— Почему, интересно, ты решила, что я могу упасть в обморок от каких-то расходов? Разве я тебя хоть в чем-нибудь ограничиваю?
— Не ограничиваешь. Но нельзя же позволять Тине замахиваться на такие дорогие вещи. Рано. Это невозможно и не нужно из воспитательных соображений.
— Допустим, и скорее всего ты права, — сказал я, — но для чего же из меня делать пугало и держиморду?
— Ты для детей не пугало и не держиморда, а так, между прочим, отцовский авторитет только укрепляется.
Тогда я не стал спорить. А теперь, вспомнив своего отца и его пространные рассуждения о накоплениях, сбережениях, выгодном помещении средств, почему-то испытал чувство устойчивого раздражения.
"Даже самые высокие воспитательные соображения не должны приходить в противоречие с истиной, — подумал я, — воспитание должно опираться на полнейшую правду".
17
Утром я отлетал. Машина вела себя вполне прилично, никаких ненормальностей не обнаружил ни экипаж, ни самописцы, регистрировавшие каждое дыхание двигателя, каждое отклонение рулей…
Валенчус был доволен.
Самарский сказал:
— Пока все идет нормально.
Пока! Надо было слышать, как он произнес это! И все-таки он не испортил мне настроения.
Быстро написав отчет о полете, я собрался поехать с аэродрома на завод, когда меня позвали в отдел кадров.
Странно, к отделам кадров я испытываю давнюю и устойчивую неприязнь. Хотя у меня нет причин жаловаться на "кадры" — они не мешали мне продвигаться по службе, получать награды, своевременно уходить в отпуск, расти в званиях, — и все-таки приглашение в "кадры" всегда настораживает, идешь и почему-то не ожидаешь ничего хорошего…
— Вот, пожалуйста, — сказала инспекторша, пожилая тучная женщина, — просмотрите эти бумаги и, если там все правильно, распишитесь, если нет, укажите, что неправильно…
Бумаги оказались извлеченными из моего личного дела. Кое-какие старые аттестации, справки о налете за минувшие годы, две-три служебные характеристики…
Присев к свободному столу, я стал листать бумаги: "Летает уверенно, решения на земле и в воздухе принимает технически грамотно. Действует настойчиво…" — странно читать такие слова о себе. Читал и не радовался положительным оценкам моей персоны, а все время думал: "Для чего это вдруг потребовалось ворошить?"
Действительно, кто станет так, ни с того ни с сего, копаться в характеристиках десятилетней давности?
Изучив все предъявленные листы, подписав и тем подтвердив, что в бумагах все правильно, я не удержался и спросил:
— А для чего все это вдруг потребовалось?
— Начальство знает.
— Ваше начальство?
Инспекторша воздела очки к потолку и почтительно улыбнулась. Надо было понимать, что речь шла о начальстве весьма высоком.
Отлично сознавая, что вопросы мои не имеют никакого смысла, кадровики любят и умеют напускать тумана даже в самом простом деле, я все-таки сказал противным подхалимским голосом:
— Варвара Степановна, ну пожалейте человека! В чем все-таки дело?..
— Мы люди маленькие, нам не объясняют, а спрашивать не полагается.
С тем я и ушел из отдела кадров. Собственно, ни с чем ушел, мог только констатировать: мною интересуется высокое начальство.
Ну и что? Никаких неблаговидностей я не совершал, упущений по службе за мной не значится… Стоит ли беспокоиться? Не стоит. И все-таки…
Поглядел на часы: ехать на завод не имело смысла — я попадал на обеденный перерыв. Решил предварительно сам пообедать.
В столовой встретил Веру. Без халата, в модном узком свитере, с хорошо уложенными тяжелыми волосами и ярко накрашенным ртом она выглядела очень даже заметно. Поклонился.
— Привет, — сказала Вера. — Когда у тебя кончается медицинская карта?
— Не скоро, весной, — сказал я. — А что?
— Странно. Мне тоже казалось — не скоро. Начмед почему-то запросил твою санитарную книжку…
Мне сделалось не по себе, и, вероятно, я не сумел скрыть этого, потому что Вера тут же добавила:
— Только не выдавай меня. Никому — ни слова.
— Конечно, — сказал я и подумал: "Надо сходить к начмеду". Вся эта возня решительно мне не нравилась.
Оказалось, начмеда я могу повидать только на следующий день: он уехал в министерство и уже не вернется.
Чтобы не думать о предстоящей встрече, я стал вспоминать о вещах, никакого отношения ко мне не имеющих.
В школе, в нашем классе учились два Анисимова — Аверьян и Антон. Они были двоюродные братья. Аверьян знал все — когда родился Петр Первый, сколько метров в Эйфелевой башне, как звали Лавуазье, кем и когда открыта
