Романеска - Тонино Бенаквиста

Возвращается муж — посвежевший, в прекрасном настроении, — уступив место в ванной супруге. Стоя под струями горячей воды, она чуть не плачет от чувства облегчения. Возвращаясь в гостиную, она задерживается перед стеллажом с книгами — только китайские издания. Взгляд ее привлекает одна из книг с потрепанным корешком: «Легенды любителя чая». Просматривая оглавление, она останавливается на одном заголовке:

Хозяин поясняет: «Это была француженка, как и вы!» И, не в силах удержаться, он рассказывает историю святой — покровительницы сбора урожая, которую китайские дети знают так же хорошо, как дети Запада — сказки братьев Гримм или Шарля Перро. Слушая его короткий пересказ, чужестранка понимает, что ее история обрела наконец окончательную форму, кропотливо сотканную самим народом, в которой правда и вымысел были приведены в равновесие, шероховатости стерты и найдены удачные связки. Она, не перебивая, слушает хозяина и лишь в самом конце восклицает

Похитив эти слова у старика, она снова, спустя триста лет, становится их хозяйкой.

Беглецы не хотят знать о делах старика ничего лишнего, им просто нужна его помощь. Он не даст им уйти в том же плачевном состоянии, в каком они явились к нему. Впереди у них еще такой длинный путь.

Из всех зверей, повстречавшихся ему в джунглях и в саванне, самым занятным был тот, на котором он ехал сейчас верхом, — с большим горбом, объяснявшим, несомненно, исключительную умеренность его нрава, с длинной, изогнутой шеей, с тонкими, но очень проворными ногами и с пастью, приспособленной под удила не хуже, чем у лошади. Кроме того, он, казалось, отлично знал дорогу, что было просто чудом среди этих нескончаемых, однообразных песков, — по крайней мере, двигался он среди них, не замедляя шага и не проявляя никакой нерешительности. Его всадник, закутанный с ног до головы в светлые одежды и с искусно свернутым тюрбаном на голове, отдался на его волю. Он уже усвоил, что в этой безводной пустыне жизнь его зависит как от того, что на нем надето, так и от того, на ком он едет. И то и другое было подарено ему племенем, ухаживавшим за ним, пока его била лихорадка, их песни и танцы до сих пор звучали у него в голове.

Шли недели, и он постепенно становился как бы гражданином этой пустыни: он осознавал ее бескрайность, уважал ее величие, был покорен ее пронзительной философией. Он не сражался с постоянными опасностями, которые таила в себе природа, учась не бороться со стихиями, а повиноваться им, превращая их в своих союзников. Одежда предохраняла его от палящего солнца, маска, закрывавшая лицо, защищала от порывистого ветра: встретив его в таком виде, земляки приняли бы его за призрака, парящего в саване над бескрайними охряными просторами. Он и правда не был теперь существом материальным, а неким блуждающим духом, неуклонно стремящимся к определенной точке в пространстве. Иногда он снова становился человеком, это случалось, когда ему доводилось приветствовать встречный караван или когда бог пустыни посылал ему на пути оазис, где он оставался на три ночи, чтобы вдоволь напиться воды и насладиться тенью. Прежде чем снова отправиться в путь, он благодарил этого бога, самого могущественного из всех, моля его поскорее вновь сделать ему такой же подарок.

Прошел месяц, но в его путешествии ничего не менялось. Он уже не знал, кто именно удерживает курс — он или животное, на котором он едет, но в верности этого курса он ни разу не усомнился.

*

Итак, она думала, будто знает, что такое холод? В юности ей представлялось, что никто на свете не страдал от ледяного ветра так, как страдала она, вставая утром с постели. Кто бы мог подумать тогда, что когда-нибудь она будет тосковать по зимам своего детства — таким мягким, таким переменчивым?

Она прошла из конца в конец несколько стран, не различая их, настолько однообразна была их природа, шесть месяцев шла она по степи, то зеленой и тучной, то бурой и облезлой. Впереди бежали собаки, в руке у нее был компас, ей приходилось проезжать по краям с таким умеренным климатом, что дни и ночи казались там одинаково теплыми. Однако чем дальше на северо-запад углублялась она, тем суровее становилась природа, к которой ей приходилось приспосабливаться и в зависимости от которой изменялась и скорость передвижения, и одежда, и пища. На пути ей встречались народы, привычные к набегам кочевников и к натуральному обмену; у них она научилась способам выживания, освоила их кухню. Однажды она попросила туземцев смастерить ей доху и шапку из шкуры дикого яка, которого загнали ее собаки, пообещав взамен отдать всю тушу. С первым снегом она сделала себе сани, вроде тех, что встречались ей на пути, и удивилась, увидев, с какой легкостью собаки дали себя впрячь в них. Ей вспомнились слова купца из города Шиньсяо, который подарил их ей: «Относитесь к ним как к спутникам, доверьтесь им, и они довезут вас куда надо. Все их достоинства кажутся вам сейчас чем-то отвлеченным, но в пути вы поймете их пользу». И действительно, она пользовалась этими качествами каждый день, а особенно среди снегов и льда. Увидев, как она катит на санках по этой белой пустыне, никто не смог бы сказать, мужчина это, женщина или молодой медведь. Спала она обычно, примостившись между собаками, баюкавшими ее своим ворчанием. Иногда среди окружающего пейзажа возникала сверкавшая серебром лачуга, похожая на маленький замок, — бесценный подарок неизвестного благодетеля, которого путники благодарили от всего сердца. Она устраивалась там на ночлег вместе с собаками, которым было удивительно входить внутрь через дверь и спать не под открытым небом. Она обращалась с ними как с дорогими гостями, вспоминая движения и действия из прежней жизни. Теперь была ее очередь всячески ублажать их в благодарность за преданность и мужество.

Двигаясь вдоль южных предгорий Кавказского хребта, называемого в книгах непреодолимым, она потратила несколько долгих недель на поиски Черного моря: ее карта перестала соответствовать местности. Сама того не ведая, она зашла слишком далеко на север, туда, где бесчинствовали наемники, собиравшиеся в банды, равные числом населению целой деревни. От них не мог ускользнуть ни один