Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

что само по себе представляет явление исключительное в истории литературы эпохи последних Людовиков. Мужицкая жилка билась в нем всю жизнь, и, оказавшись на самом «дне» городского общества, он не переставал вспоминать о деревне как о потерянном рае. Его сочинения вылились в обличение испорченности городских нравов, гибельности городской почвы для нравственных и чистых людей из деревень. Сокрушаясь об этом, Ретиф за полстолетия до формулы Прудона: «собственность — это кража» сказал, что «собственность — источник всех пороков, всех преступлений, всякого разврата». Это делало Ретифа в глазах идеологов собственности вредным смутьяном — «Вольтером рынка» (Le Voltaire des halles) и «Руссо сточных ям» (Le Rousseau du ruisseau).

Писатель сам давал сильное оружие недоброжелателям. Было не трудно, сославшись на эротические мотивы сочинений Ретифа, объявить его писателем порнографическим и безнравственным, и исключить из литературного обихода. Неприемлемый по своим социальным симпатиям и резким суждениям, Ретиф де ла Бретон был именно под таким предлогом вычеркиваем из большой литературы. Во времена Ретифа издавались альковные романы Кребийона-сына и «Похождения кавалера де Фобласа», мемуары Казановы, не вызывая чрезмерно строгих оценок. Ретиф попал в немилость не из-за описания «любовных трудов», а потому, что дух его произведений, их социальная направленность встречали враждебное отношение буржуазной критики. Слов нет — любовные похождения занимают в сочинениях Ретифа де ла Бретона весьма значительное место, но рассказ его всегда бесхитростен, искренен до наивности, поэтому рискованные описания выливаются из под его пера естественно и не выглядят безнравственными.

Сам Ретиф всегда считал — и это очень важно для понимания сути и мотивов его творчества, — что своим литературным трудом он поучает людей, исправляет нравы и служит человечеству. Рассказывая о пороках, Ретиф тут же дает рецепты, как с ними бороться, указывает пути к исправлению. «Я предполагаю в дальнейшем, — пишет он, — издавать труды не только оригинальные в смысле выдумки, но содержащие планы и взгляды, полезные для счастья человечества».

Он почитал себя реформатором и учителем человечества, более значительным, чем Руссо или Вольтер, которых критиковал, простодушно возмущаясь тем, что их популярность затмевает его заслуги.

Вспомним, что Ретиф создал целую серию программных сочинений, в которых он, касаясь самых различных сторон человеческой жизни и устройства общества, предлагает свои реформы, советы и нововведения. Назовем хотя бы его «Фесмограф» — содержащий пересмотр существующего законодательства и предлагающий замену его новым, составленным в духе философских учений XVIII века; «Андрограф» — длинное рассуждение об исправлении нравов; «Антропограф» — посвященный специальному рассуждению о человеческой природе и способам воздействия на нее; «Мимограф» — многостраничный сборник писем вымышленной актрисы, предлагающей пути преобразования театра, рецепты для постижения сценического искусства; «Глоссограф» — предлагающий коренную реформу орфографии французского языка и поражающий более своей пародоксальностью, чем научной обоснованностью.

Эта группа сочинений Ретифа де ла Бретона вызвала презрительные отзывы его ученых современников, которые просто высмеяли его проекты как перепевы носившихся в то время в воздухе и поверхностно воспринятых идей. Один из критиков назвал многосторонние писания Ретифа «бредовым энциклопедизмом». Коснувшись разных сторон человеческой деятельности, всей совокупности интересующих человечество вопросов, Ретиф обо всем высказал свое мнение, предложил реформы и исправления, проявив во многих случаях легковесность суждений.

Ретиф де ла Бретон не был призван стать реформатором и учителем человечества. У него не найти ни страстной убежденности и силы красноречия Руссо, ни разящей язвительности Вольтера, ни широты охвата Дидро. По глубине мысли, способности обобщения, теоретической подготовке Ретиф безусловно уступает не только названным философам и писателям, но и другим деятелям эпохи Просвещения. Однако мало кто из писателей и философов той эпохи так пристально вглядывался в жизнь городских низов и деревни, и знал их так основательно, как Ретиф. Он поразительно тонко и верно во всех оттенках отобразил быт и условия существования крестьян на протяжении всего XVIII столетия. В этой области — знании деревни, — Ретифа не обвинишь ни в фантастических представлениях, ни в поверхностной осведомленности: тут он в родной стихии — нет мелочи обихода или стороны хозяйства, нет принадлежности упряжи или секрета настройки плуга, которые бы он не знал так же досконально, как и бедственное социальное положение деревни в целом. Очень нетрудно от крестьян «Жизни отца моего» провести преемственную нить к мужикам Золя.

Знакомясь с почти беспримерным по объему — около двухсот томов — наследием Ретифа, приходишь к выводу, что его роль бытописателя эпохи не только не утратила значения, но становится все очевиднее по мере того, как его век уходит от нас.

В советском литературоведении Ретифом де ла Бретоном первыми занялись историки, исследовавшие его место в ряду мыслителей социологов, изучавшие его влияние на Шарля Фурье и показавшие корни его утопии «Южное открытие». Именно этот утопический роман Ретифа де ла Бретона был, правда с большими купюрами, издан в 1936 г. издательством «Академиа» под общей редакцией академика В. П. Волгина и с предисловием и комментарием А. Р. Ионнисяна, впоследствии академика АН Армянской ССР. В 1924 г. была выпущена издательством «Молодая гвардия» небольшая брошюра (125 стр.) — «Ночи революции», в переводе А. Н. Чеботаревской, представляющая коротенькое извлечение из многотомного труда Ретифа «Ночи Парижа», — ставившее своей целью познакомить широкого советского читателя с самыми революционными высказываниями писателя.

В кратком, но точном и компетентном очерке творчества Ретифа, написанном в 1935 г. для «Литературной энциклопедии» Б. П. (т. е. Б. И. Пуришевым), «Южное открытие» характеризуется как роман, связанный с идеологией плебейско-демократических слоев, — «...в котором автор, окрыленный идеями Руссо о естественном человеке, набрасывает картину идеального государства, каковым оказывается вымышленное государство мегапатагонцев, населяющих один из островов южного океана. Здесь царят всеобщее довольство и счастье, так как туземцы не знают социального и имущественного неравенства, пораждающего страдания и пороки. Здесь все трудятся, но труд здесь не изнурителен, а почетен. «Между равными все должно быть общим, каждый трудись для общего блага, каждый получает в нем одинаковую долю» — гласят правила, регулирующие их общественную мораль. Отношение полов отличается здесь относительной свободой, однако женщина рассматривается как пол, подчиненный мужчине. К роману Р. де ла Б. прилагает «Письмо обезьяны к своим соплеменникам» («Lettre d’un singe aux animaux de son espèce») — ядовитый памфлет на государственные и социальные учреждения дореволюционной Франции».

В трехактной пьесе «Двухтысячный год» Ретиф еще раз пытается нарисовать грядущее общественное устройство планеты, но ему лучше всего удается обстоятельное описание подготовки брачной церемонии в обществе будущего.

Многие сочинения Ретифа имеют полуавтобиографический характер, где он часто выставляет в них под вымышленными именами своих родственников и