Золотой век русской поэзии - Вильгельм Карлович Кюхельбекер

   Друзья! нас ждут сыны Эллады!

   Кто даст нам крылья? полетим!

   Сокройтесь горы, реки, грады —

   Они нас ждут – скорее к ним!

   Услышь, судьба, мои молитвы —

Пошли и мне, пошли минуту первой битвы!

   И пусть я первою стрелою

   Сражен, всю кровь свою пролью, —

   Счастлив, кто с жизнью молодою

   Простился в пламенном бою,

   Кто убежал от уз и скуки

И славу мог купить за миг короткой муки.

   Ничто, ничто не утопает

   В реке катящихся веков —

   Душа героев вылетает

   Из позабытых их гробов,

   И наполняет бардов струны,

И на тиранов шлет народные перуны.

1821

Тень Рылеева

В ужасных тех стенах, где Иоанн[119],

В младенчестве лишенный багряницы,

Во мраке заточенья был заклан

Булатом ослепленного убийцы, —

Во тьме, на узничном одре, лежал

Певец, поклонник пламенный свободы.

Отторжен, отлучен от всей природы,

Он в вольных думах счастия искал.

Но не придут обратно дни былые:

   Прошла пора надежд и снов,

И вы, мечты, вы, призраки златые, —

Не позлатить железных вам оков!

Тогда (то не был сон) во мрак темницы

Небесное видение сошло —

Раздался звук торжественной цевницы, —

Испуганный певец подъял чело:

   На облаках несомый,

Явился образ, узнику знакомый.

«Несу товарищу привет

Из той страны, где нет тиранов,

Где вечен мир, где вечный свет,

Где нет ни бури, ни туманов.

Блажен и славен мой удел:

Свободу русскому народу

Могучим гласом я воспел,

Воспел и умер за свободу!

Счастливец, я запечатлел

Любовь к земле родимой кровью —

И ты, я знаю, пламенел

К отчизне чистою любовью.

Грядущее твоим очам

Разоблачу я в утешенье —

Поверь, не жертвовал ты снам:

Надеждам будет исполненье!»

Он рек – и бестелесною рукой

Раздвинул стены, растворил затворы, —

Воздвиг певец восторженные взоры —

И видит: на Руси святой

Свобода, счастье и покой.

1827

Море сна

Мне ведомо море, седой океан:

Над ним беспредельный простерся туман.

Над ним лучезарный не катится щит;

Но звездочка бледная тихо горит.

Пускай океана неведом конец,

Его не боится отважный пловец;

В него меня манит незанятый блеск,

Таинственный шепот и сладостный плеск,

В него погружаюсь один, молчалив,

Когда настает полуночный прилив,

И чуть до груди прикоснется волна,

В больную вливается грудь тишина.

И вдруг я на береге – будто знаком!

Гляжу и вхожу в очарованный дом:

Из окон мне милые лица глядят,

И речи приветные слух веселят.

Не милых ли сердцу я вижу друзей,

Когда-то товарищей жизни моей?

Все, все они здесь! удержать не могли

Ни рок их, ни люди, ни недра земли!

По-прежнему льется живой разговор;

По-прежнему светится дружеский взор…

При вещем сиянии райской звезды

Забыта разлука, забыты беды.

Но ах! пред зарей наступает отлив —

И слышится мне неотрадный призыв…

Развеялось все – и мерцание дня

В пустыне глухой осветило меня.

1832

Родство со стихиями

Есть что-то знакомое, близкое мне

В пучине воздушной, в небесном огне;

Звезды полуночной таинственный свет

От духа родного несет мне привет.

Огромную слышу ли жалобу бурь,

Когда умирают и день и лазурь,

Когда завывает и ломится лес, —

Я так бы и ринулся в волны небес.

Доне́льзя постыли мне тина и прах;

Мне там в золотых погулять бы порах;

Туда призывают и ветер и гром,

Перун прилетает оттуда послом.

Туман бы распутать мне в длинную нить,

Да плащ бы широкий из сизого свить,

Предаться бы вихрю несытой душой,

Средь туч бы летать под безмолвной луной!

Все дале и дале, и путь бы простер

Я в бездну, туда, за сафирный шатер!

О! как бы нырял в океане светил!

О! как бы себя по вселенной разлил!

1834

19 октября[120]

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,

Прекрасный, мощный, смелый, величавый,

В средине поприща побед и славы,

Исполненный несокрушимых сил!

Блажен! Лицо его, всегда младое,

Сиянием бессмертия горя,

Блестит, как солнце вечно золотое,

Как первая эдемская заря.

А я один средь чуждых мне людей

Стою в ночи, беспомощный и хилый,

Над страшной всех надежд моих могилой,

Над мрачным гробом всех моих друзей.

В тот гроб бездонный, молнией сраженный,

Последний пал родимый мне поэт…

И вот опять Лицея день священный;

Но уж и Пушкина меж вами нет.

Не принесет он новых песней вам,

И с них не затрепещут перси ваши,

Не выпьет с вами он заздравной чаши;

Он воспарил к заоблачным друзьям.

Он ныне с нашим Дельвигом пирует;

Он ныне с Грибоедовым[121] моим:

По них, по них душа моя тоскует;

Я жадно руки простираю к ним!

Пора и мне! Давно судьба грозит

Мне казней нестерпимого удара:

Она того меня лишает дара,

С которым дух мой неразрывно слит.

Так! перенес я годы заточенья,

Изгнание, и срам, и сиротство;

Но под щитом святого вдохновенья,

Но здесь во мне пылало божество!

Теперь пора! Не пламень, не перун

Меня убил; нет, вязну средь болота,

Горою давят нужды и забота,

И я отвык от позабытых струн.

Мне ангел песней рай в темнице душной

Когда-то созидал из снов