Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

тебя, злосчастный, бог видит, и ты не трепещешь!..» Милые дети мои, никогда ни один юноша и ни одна девушка, вспомнив то, что вы сейчас слышите, не совершит дурного поступка. Мы в приходе все братья и должны оберегать добро своих ближних. Если все будут так поступать, как приятно станет жить в нашей общине! Призываю вас, любезные ученики мои, оспаривать друг у друга славу первого почина: Нитри подаст пример всем соседям, и о нашей деревне будут упоминать только с похвалой. Каждый от этого выиграет, никто не будет терпеть ущерба от злых, да и злые не будут подвергаться наказаниям. Таким путем уже в этой жизни вознаграждается доброе поведение. Прошу вас, милые дети, поступайте так, чтобы я не огорчился, услыхав, что кто-нибудь из вас не считается с моими словами; умоляю вас об этом со слезами на глазах: пожалейте старика, который ответит перед богом, не снимая вины с вас, за все зло, какое вы сделаете и какое он мог бы предотвратить...

Вы пробыли семь-восемь месяцев в школе, — постарайтесь же, дети мои, не забывать того, чему научились; отправляясь на пастбище со скотом, берите с собой вот эту краткую Библию; и если соберетесь вместе, прочитайте оттуда вслух несколько глав, — это будет упражнением в чтении; по воскресеньям переписывайте по нескольку страниц; вы будете делать это с пользой для себя, — впоследствии вы сможете самостоятельно вести свои дела. Прощайте, любезные мои ученики; да благословит вас бог, как даю я вам свое слабое благословение, и давайте, прежде, чем расстаться, совершим краткую молитву, чтобы нас подкрепил господь. — После молитвы он целовал нас всех по очереди и отпускал.

Беседа в первый день занятий делилась на две части. Сперва добрый учитель перечислял все проступки, совершенные за лето его учениками; он делал нам выговоры, или, вернее, мягко упрекал, призывая исправить причиненное зло. Следует сказать, что и во время каникул добрый старец не переставал следить за нами; он узнавал, как мы себя ведем, это стоило ему невероятных усилий, но все делалось так осторожно, что мы ничего не подозревали. Он не позволял себе никаких упреков в то время, когда «был отрешен от власти», как он выражался, однако своими сведениями он делился с добрым кюре, и они обсуждали, как исправить причиненное зло и добиться раскаяния виновников. Все это держалось в секрете как важные государственные дела. Вторая часть беседы была посвящена уговорам — он наставлял нас, как с пользой проводить время; затем он распределял места, сажая на первую скамью поближе к себе самых невежественных учеников и помещая позади более успевающих; при этом он говорил, что невежда должен слышать объяснения, какие он дает другим. Таким образом, сидящие на первой скамье отвечали последними. Я передам вкратце содержание его беседы, оказавшейся последней, — смерть похитила его у нас три месяца спустя.

— Вот мы и встретились снова, дети мои. Как отраден был бы для меня этот первый день моих трудов и радостей, если бы все вы заслуживали похвал, и я мог бы поздравить себя с тем, что ни один из вас не пренебрег словами бедного старца, который умолял вас, простирая к вам руки, не отягчать его бремени, навлекая на него кару Всевышнего Судии проступками, которые он мог бы предупредить! О дети мои! Вы, как видно, боитесь бога меньше, чем людей! А между тем, люди — ничто, они в большинстве случаев не ведают всей черноты своих проступков: один бог проникает в самые сокровенные недра сердца. Сколь добр сей отец! Он дает урожай, который нас кормит, без его промысла ничто не могло бы прозябать, — а вы его оскорбили в то самое время, когда он протянул вам руку с хлебом; обидели его в лице его братьев, его друзей, жителей нашего селения, с коими всякое воскресенье мы собираемся как единая семья в доме господнем, в лице тех, с кем мы вкушаем хлеб, освященный служителем божьим и раздаваемый в знак единения и братства[128],

О чада мои! Так, значит, в доме господнем нашлись предатели? Надлежало отказаться от этого хлеба, если вы пожелали зла одному из тех, кому была обещана дружба от вашего имени; надлежало отделиться от него уже в церкви и не пребывать там вместе с ним; по крайней мере, вы не совершили бы тяжкого греха, подобно апостолу, предавшему Христа, не оскорбили бы храм и таинство... Я ничего не добавлю к этому... слезы мои дополняют сказанное, дети мои... Но да будет вам известно, что нет ничего тайного, что не стало бы явным.

После этого учитель называл поименно тех, кто причинил зло ближнему: одного упрекал в том, что тот кормил своих волов чужим овсом; второго — в том, что он пас их в чужом люцернике или на эспарцетовом поле; третьему напоминал о ссорах, следующему о драках, тому — о дурном обращении с чужими волами, на которых он пахал, сберегая своих; иному припоминал, что он работал дольше положенного времени в дни, когда была его очередь на плуг, и, наоборот, урезывал время работы, когда пахали его соучастники и товарищи по обработке земли; других он упрекал за то, что они запахали две-три борозды на соседнем поле или захватили сноп-другой, или же лакомились виноградом и фруктами на соседнем участке; иные провинились тем, что вели непристойные разговоры, бранились, позволяли себе вольности с девушками или грубые слова в разговорах с ними; те сплетничали или наговаривали на других; наконец он пенял на недостаточно ревностное посещение церкви, на то, что ленились читать и писать, причем заставлял всех показывать книги и тетради. После беседы с мальчиками он переходил к девушкам; наши юные поселянки вели себя достаточно скромно, им были несвойственны пороки, обычные у мужчин, и язык их был, пожалуй, главным орудием того зла, в котором они могли себя упрекнуть. За это более всего и журил их наш добрый учитель, порой он выговаривал им за лень и за небрежность; о более серьезных проступках девушек он говорил с ними наедине. «Почему они, становясь женщинами, не остаются такими, какими были девушками? — восклицал он порой. — Однако их портят мужчины своим дурным примером, они ожесточают их, угнетают и т. д.» Затем, указав каждому из нас, как загладить совершенный проступок, он переходил ко второй части своей беседы.

— Не впадайте в уныние, дети мои: лучший способ раскаяния в дурных делах — это хорошее